«В то далекое чудесное время мы все были исключительно едины в своих мнениях и убеждениях, в любви к нашей Великой Родине, к нашему Ленинграду… — вспоминал о предвоенном Ленинграде инженер-гидростроитель Николай Дмитриевич Лобанов. — Мы пели наши любимые песни Утесова из кинофильмов «Веселые ребята», «Цирк» и проникались гордостью за величие нашей страны, нашего народа. Для нас все кругом было озарено ярким светом ленинских идей, молодости и счастья. Перед нами открывалась жизнь, полная надежд, свершений и радостей. Мы верили – будущее принадлежит нам!».
«НАС УХОДИЛО ЧЕТВЕРО…»
Николай Лобанов принадлежал к тем, кого по праву называли представителями поколения победителей. Ленинградец, он прошел практически всю войну, дошел до Берлина, а потом еще и воевал с Японией. И всю войну его ждали жена Клавдия и дочь Танечка. Именно она, Татьяна Николаевна Лобанова, в свое время любезно поделилась с автором этих строк воспоминаниями отца и фотографиями из семейного архива…
«Мы были влюблены друг в друга, — вспоминал Николай Дмитриевич о своей предвоенной юности. — Я ходил влюбленный по уши в Клаву… Отношения у нас с Клавой были исключительно целомудренные, я смотрел на нее, как на божество, боялся к ней прикоснуться».
22 июня 1941 года Николай Лобанов должен был побывать в своем родном Политехническом институте — отвезти пояснительному записку к своему дипломному проекту профессору Алексею Александровичу Уразову. Записку он привез, еще не зная о том, что случилось. Профессор сидел неподвижно в белом кресле, в глубокой задумчивости. Казалось, что на его глазах блестят слезы.
«Вы слышали? — пробасил он, не поднимая головы. – Война, война началась! Вы, наверное, не представляете, что это будет за война. Ведь они считают нас азиатами, низшей расой. Они будут нас уничтожать. Это будет война на уничтожение целого народа, это будет страшная война…».
Профессор знал, о чем говорил. Увы, он был трижды прав…
Спустя три дня новоиспеченные инженеры-гидротехники Политехнического института, в числе которых был и Николай Лобанов, защитили дипломные проекты. Но впереди их ждала вовсе не научная деятельность, а действующая армия. Через неделю Николай Лобанов прошел медосмотр и был признан годным к строевой службе.
«Что будет дальше? – вспоминал свои тогдашние размышления Николай Дмитриевич. – Мне 24 года. Я на днях уйду на фронт, а что будет с мамой, с женой Клавой и трехлетней дочкой Танечкой?».
Прошла еще неделя, и четверо друзей с одного двора собрались вместе, чтобы идти в армию. «Нас уходило четверо. Нас провожали родные, соседи, жильцы из соседних домов… Нет, нас не пугала война, как и возможность близкой смерти, мы просто не думали об этом. А вот наше расставание с близкими, неизвестность, в которой мы их оставляем, — все это вызывало грусть, на глаза набегали слезы…».
«ТЕПЕРЬ-ТО МЫ ПОВОЮЕМ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!»
Из Ленинграда поезд увез Николая Лобанова в Москву, а оттуда – в дачное местечко Нахабино в тридцати километрах от столицы. Там находились летние лагеря Военно-инженерной академии имени Куйбышева. Уже на следующий день начались занятия, по 12-14 часов в сутки – по инженерно-подрывному делу, фортификации, наведению понтонных переправ, минированию, тактике ведения боя, строевой подготовке. Все было расписано по минутам.
Первое боевое крещение Николай Лобанов получил там же, в Нахабино. Именно через него немецкие самолеты шли на бомбежку Москвы. Первый налет был спустя ровно месяц после начала войны, 22 июля 1941 года. Прожектора ловили самолеты в перекрестья своих лучей, по ним била зенитная артиллерия, а на землю падал град осколков.
«Что нашим зенитчикам бесспорно удавалось, так это принудить самолет сбросить бомбы, не долетая до цели. Помню, как в первый день налета я лежал под деревом, прикрывая противогазом голову, а кругом, как дождь, орошали землю металлические осколки, причем некоторые из них были весом около килограмма».
Вскоре из Ленинграда пришли успокаивающие известия: родители выехали в эвакуацию, благополучно добрались до Молотовска. Затем пришли вести и от жены: она, чудом достав билет, тоже смогла добраться до Молотовска. «Прочитал, и как семь пудов с плеч свалилось, — вспоминал Николай Дмитриевич. – Не страшны мне теперь ни понтоны по 190 кг, ни минирование под дождем, ни даже сами фрицы, теперь-то мы повоюем, черт возьми!».
Тем временем война стала приближаться к Москве. Однажды курсанты столкнулись с немецкими парашютистами. Завязалась перестрелка, немцев задержали и привели в расположение лагеря. Впервые курсанты воочию увидели живого врага…
В октябре 1941-го была объявлена боевая тревога, курсанты покинули Нахабино и добрались до Москвы. Академия эвакуировались в Казахстан. И снова продолжились занятия по фортификации, тактике, инженерному обеспечению, аэродромному строительству. Выпуск Академии состоялся в мае 1942 года. Затем – возвращение в Москву. Здесь недавние курсанты получали направления и убывали на фронт. Николай Лобанов получил предписания в штаб Западного фронта — в район города Волоколамска.
«Вас, товарищ лейтенант, решено направить в наш армейский инженерный батальон, — сообщил начальник оперативного отдела штаба армии. – У них там серьезная инженерная подготовка к предстоящему наступлению, будут наводить плотину, строить мосты, все это, видимо, вам знакомо, а к обстановке военной, фронтовой, надо немножко привыкнуть, а потом мы вас назначим на должность».
Николая Лобанова направили на участок строительства мостовых переправ в тридцати километрах от линии фронта. К началу августа было изготовлено несколько мостов, погружено на грузовые платформы. Состав не дошел до фронта двух-трех километров, как на него посыпались мины и снаряды. Вот уже было настоящее боевое крещение!.. После обстрела оказалось, что котелок был в двух местах пробит осколками.
«А ведь во время обстрела вещмешок с котелком лежали у меня под головой. «Повезло тебе, лейтенант», — сказал старший лейтенант. Да, это было мое первое везение, подтвержденное наличием осколков в котелке, а не в моей голове», — вспоминал Николай Дмитриевич.
Спустя несколько дней везение кончилось. 26 августа 1942 года на железнодорожной станции, куда был отправлен Лобанов, неистово заревела сирена, а в небе над ней зависла целая армада бомбардировщиков.
«Бежать бессмысленно, в мозгу проносится мысль: «Все… Конец!». Совершенно бездумно кинулся под платформу, на которой стояла моя машина с полутора тоннами взрывчатки. Бомбы начали рваться почти одновременно и по всей территории станции. Все горело, дышать было нечем, из носа хлынула кровь. Новый взрыв бомбы совсем рядом, и страшная боль пронзила мое тело.
Ничего не соображая, я пополз вперед, боясь оглянуться назад. Мне казалось, что у меня оторвало ногу, и я боялся взглянуть туда… Наконец мгновенно наступила тишина, в которой были слышны крики и стоны людей, треск горящих вагонов. Я все же оглянулся – нога волочилась за мной, оставляя кровавый след», — вспоминал Николай Дмитриевич.
Затем – полевой госпиталь, эвакуация в тыл. Ранение, как оказалось, было не очень страшное. К вечеру санитарная машина была в Москве в эвакогоспитале.
«Из машины на носилках меня перенесли прямо в ванную комнату, положили на доску, лежащую поперек ванны и оставили одного. Через некоторое время в ванную пришли две молоденькие девушки в белых халатах и стали меня бесцеремонно раздевать…
Одна из них намылила мне все волосистые места и стала спокойно брить, а другая просто смотрела. От такой процедуры, мне показалось, что и нога перестала болеть. Затем меня, как маленького ребенка, обмыли, не снимая повязки, и повезли в перевязочную на каталке. Ночь я спал плохо, но не только от боли в ноге, а потому что мне всю ночь грезились девушки, которые мыли меня в ванне. Лет-то мне был всего двадцать пять…».
«КАЗАЛОСЬ, НАШЕМУ СЧАСТЬЮ НЕ БУДЕТ КОНЦА»
Из Москвы Николая Лобанова отправили в госпиталь в город Горький, откуда он сумел написать жене письме в Нолинск, где она находилась. А дальше произошло то, во что, казалось бы, поверить было совершенно невозможно.
«Однажды сидел в парикмахерской с намыленной физиономией и вдруг вижу в зеркало, как вошла Клава. Сначала я решил, что мне показалось, я отвернулся… Но что это? На самом деле? Вот это была встреча!!! Мы не виделись полтора года, да в наши 25 лет. Наверное, это были самые счастливые минуты в моей жизни. Мы говорили, говорили, говорили, обнимались, целовались, казалось, нашему счастью не будет конца… Мы сняли койку в маленькой комнатке и встречаться могли только в дневное время. Клава пробыла в Горьоом четыре дня – четыре дня счастья…».
Клава уехала, а через три дня Николая Лобанова признали годным к строевой и отправили в Москву. Был октябрь 1942 года… Дальше был Сталинградский фронт, тяжелое ранение в марте 1943-го. Госпиталь, запасной полк Уральского военного округа, который формирование пополнение для Ленинградского фронта.
Лобанов тут же написал рапорт с просьбой отправить его на Ленинградский фронт. И вот уже в начале июля 1943 года он оказался в составе 13-й Штурмовой инженерно-саперной бригады Резерва Главного командования. И снова тяжелые бои, которые здесь, на синявинских болотах, велись буквально за каждый метр жизни. Летом 1943 года бригада продвинулась всего на несколько сот метров, но очистила от противника гребень Мгинских высот.
Затем, в 1944-м, — Заполярье, Карельский фронт. «Обычная фронтовая жизнь. Рота строила на передовой новые огневые точки, командные и наблюдательные пункты, ледяные переправы, прокладывала дорогу в непроходимой местности с нагромождениями валунов и скалистыми оврагами, делала гати через болота, разминировала местность…». Осенью 1944 года – участие в освобождение Северной Норвегии.
Что помогало выжить? По воспоминаниям его однополчан, Николай Лобанов отличался не только храбростью и отвагой, но и особой, как будто бы врожденной интуицией. Это полумистическое чувство спасало его по «прогулкам» по минным полям…
«И ВОТ Я СНОВА ДОМА…»
И вот, наконец, Германия. Трудно найти слова, которыми можно было бы описать ликование 9 мая 1945-го. «Мы обнимали друг друга, поздравляли. Потом все выбежали на улицу и стали палить из всех видов оружия, у кого что было. Весть о мире мгновенно облетела все части, и все стреляли в воздух. Фейерверк из ракет полыхал над городом, слышалось громовое «Ура-а-а!». На следующий день офицеры бригады отправились на своем автобусе в Берлин… Он еще продолжал пламенеть пожарами. Целые кварталы города были превращены в развалины…».
Целый день офицеры ходили по улицам Берлина, расписались на мраморной облицовке колонны Свободы, сфотографировались в рейхстаге. Долго стояли под сводами зала заседаний, в котором когда-то Гитлер произносил свои истеричные речи.
«Мы долго стояли под сводами этого исторического зала, затаив дыхание, невольно думая: вот она – справедливая кара, вот оно – возмездие за кровь и слезы миллионов людей! Потом мы залезли на развороченные балки помоста и сфотографировались, как победители, пришедшие в логово фашистского зверя. Да, мы победители! Мы пришли в Берлин! Мы победители!!!».
Однако оказалось, что война еще не закончена. Бригаду перебросили на восток, пришлось принять участие еще и в разгроме Японии.
«Великая Отечественная война закончилась для меня только в августе 1946 года, когда я демобилизовался из армии и вернулся к себе домой, в родной Ленинград, на Павловскую улицу, дом 32, квартира 6. Пять военных лет пролетели в одно мгновение, как вспышка молнии, осветив на небосклоне жизни извилистый путь огненных дорог от Москвы до Берлина, а затем через Монголию, Маньчжурию, через города Хайлар, Харбин, Мукден, Порт-Артур.
И вот я снова дома. Гляжу кругом и не верю своим глазам, неужели это не сон?.. Мама. Как она состарилась за эти пять лет. А Татуська – совсем уже большая, ходит в школу… Только Клавочка моя не изменилась нисколько. Именно такой молодой и желанной я помнил ее все эти годы…».
Впереди была еще долгая жизнь. Николай Лобанов работал главным инженером ведущей строительно-проектной организации в Ленинграде. В 1953 году строил Куйбышевскую ГЭС. Перешагнул в XXI век и чуть-чуть не дожил до трехсотлетия Петербурга…
