«О нем рассказывали страшную историю: будто он имел на содержании одну женщину, которая его заразила, и будто болезнь и неблагодарность этой женщины привели его в исступление, так что однажды он приготовил ветошку, пропитанную скипидаром... (наложил на нее) и зажег. Она в сильных мучениях умерла. Зная мягкий характер Кипренского, я не мог поверить, что он мог совершить столь бесчеловечный поступок, разве под влиянием вина, будучи не в своем виде», — вспоминал известный гравер Федор Иванович Иордан, имея в виду широко распространившиеся по Риму слухи о том, что художник убил натурщицу.
«ЖИВЕТ И ДЫШИТ ТОЛЬКО ЧТО ДЛЯ МЕНЯ»
Орест Кипренский, действительно, был страстной натурой. Когда в шестнадцать лет он испытал первую любовь, то едва не принес ей в жертву свое дарование и будущность в искусстве. Однако красавица, покорившая его сердце, отдавала предпочтение военным. Безутешный юноша решился на отчаянный шаг. Под предлогом свидания с родными он отпросился из Академии художеств и, нарушив стройный порядок дворцового вахтпарада, обратился к императору Павлу с просьбой перевести его в военную службу.
Как отмечает историк Ирина Грачева, исследовательница биографии Ореста Кипренского, по тем временам за столь неслыханную дерзость можно было серьезно поплатиться. Однако вспыльчивый государь находился в добром расположении духа и передал юношу обер-полицмейстеру с наказом отправить обратно в Академию…
Золотая медаль, которую Кипренский получил в 1805 году за картину «Дмитрий Донской на Куликовом поле», дала ему право в числе семи лучших воспитанников академии отправиться за границу, прежде всего в Италию, о которой все они мечтали. Однако наполеоновские войны, разразившиеся в Европе, надолго отодвинули поездку. Только в 1816 году императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I, выделила сумму из собственных средств на поездку художника за границу.
Именно в Италии Кипренский стал знаменитым. Он был первым из русских живописцев, кому, знаменитая галерея во Флоренции, Уффици, заказала автопортрет. Традиция собирать автопортреты больших художников появилась в галерее еще в XVII веке. Когда в начале 1818 года истек срок пребывания Кипренского за границей, в кабинет императрицы пришло письмо, в котором художник просил позволить ему задержаться. Просьба была удовлетворена, а через год Кипренский вновь попросил об отсрочке возвращения в Россию. И императрица снова распорядилась за свой счет обеспечить ему кредит в заграничных банках. Истек и этот срок, а Кипренский не спешил возвращаться.
Причиной были личные обстоятельства. В его доме поселилась шестилетняя Анна-Мария Фалькуччи (или Мариучча, как называл ее художник) — беспризорная девочка, по сути, брошенная на произвол судьбы. Ее мать, уличная женщина, отдала дочь Кипренскому в качестве натурщицы.
Как отмечают биографы, Кипренский, лишенный в детстве семейного уюта и родительской ласки, близко к сердцу принял горести малышки и старался окружить свою питомицу заботой и вниманием. Писатель и искусствовед Василий Васильевич Толбин в статье «О. А. Кипренский», помещенной в журнале «Сын Отечества» в 1856 году, приводил не дошедшие до нашего времени письма Кипренского к друзьям, в которых тот с неподдельной нежностью отзывается о своей воспитаннице.
«Она одна соединяет в себе для моего сердца, для моего воображения все пространство времени и мира, — писал он к одному из друзей. — Как можно оставаться равнодушным, видя около себя существо, которое живет и дышит только что для меня... которое удовлетворяет сердце мое своею нежностью, гордость мою — своею покорностью...».
В другом письме, написанном вскоре после отъезда из Италии, Кипренский признавался: «Ты не поверишь, как может иногда блаженствовать отец чужого дитяти — это я испытываю на себе! Полагаю, ты понимаешь, что я хочу этим выразить. Ты не можешь, ты не должен, я уверен, позабыть моей малютки, о которой я писал тебе. В настоящее время она одна соединяет в себе для моего сердца, для моего воображения все пространство времени и мира. Мне кажется, что мысль моя блещет только сквозь ее мысль, что все на свете я способен любить только после нее и только то, что она любит. Ни одного чувства, которое бы к ней не относилось, не пробегает в душе моей. Ни одного разговора не проходит, в который бы, хоть тайно, да не вмешивалось ее имя».
В СПИСКЕ «ПОДОЗРИТЕЛЬНЫХ»
Однажды мать увела куда-то девочку с собой, и Кипренский, разыскав ее в казарме среди пьяных солдат, решил всерьез заняться судьбой Мариуччи. Он выплатил матери отступную сумму, добился от нее официального отказа от ребенка и стал опекуном Марии. Благодарная своему спасителю девочка старательно, словно понимая всю серьезность своего занятия, позировала для картин «Анакреонова гробница» и «Девочка в маковом венке с гвоздикой в руках».
Однако в счастливую жизнь художника ворвалось страшное испытание: была убита натурщица, работавшая в его мастерской. Через несколько дней от неизвестной болезни умер слуга Кипренского — молодой и дерзкий итальянец Анжело. Художник утверждал, что именно тот убил натурщицу за то, что она заразила его сифилисом. Однако допросить слугу при жизни не удалось, полиция бездействовала, а по городу поползли слухи: русский художник убил девушку, уничтожил свидетеля, а потом еще и обвинил их земляка в убийстве.
Клевета никак не вязалась с обликом самого Кипренского. Никаких доказательств причастности его к преступлению не было, однако по репутации художника был нанесен серьезный удар.
Между тем искусствовед Николай Врангель в своих очерках о художнике спустя почти век, в 1912 году, изображал эпизод с натурщицей так, будто Кипренский и в самом деле был причастен к ее смерти, после чего, дескать, отправился в Париж «с целью рассеяться и уйти от кошмара воспоминаний». Кипренский представал у Врангеля в образе демонического сумасброда-романтика, способного в духе Караваджо на любое безрассудство вплоть до убийства человека...
Как бы то ни было, но от Кипренского все отвернулись, он лишился заказов, на него показывали пальцем, за его спиной шептались. Жизнь Кипренского стала невыносимой.
Кроме того, академическое начальство не было довольно Кипренскому и в связи с его политической благонадежностью. Как раз тогда в Италии было неспокойно, ширилось движение карбонариев, и русский посол в Риме, Андрей Яковлевич Италинский, обязан был следить за настроениями и поведением русских художников.
Кипренский был в списке «подозрительных», и его фамилии среди тех, кто «за примерное поведение во время итальянских волнений» был награжден увеличением пансиона, не было. Художник Сильвестр Щедрин свидетельствовал: «Министр, писавший разные похвалы об нас, упомянул так, что о Кипренском он этих похвал сказать не может»…
Кипренский решил покинуть Италию, а пока не определится его будущность, отдать Марию в один из пансионов Тосканы. Он отправил девочку в карете с надежным провожатым, но ее родня перехватила Марию по дороге и стала требовать за нее выкуп. Тогда художник обратился за помощью к кардиналу Эрколе Консальви.
Кипренский писал ему, что «на мрачной и безнравственной стезе, по которой идет мать ее, и она не замедлит сама со временем совратиться с пути чести и добродетели». Кардинал пообещал поместить девочку в монастырский приют, где мать не смогла бы ее разыскать.
На родине Ореста Кипренского ждал не самый лучший прием. После всего случившегося в Италии его отказались принимать во многих светских салонах Петербурга, продолжали распускать сплетни о «преступлении». Даже императрица оставила без всякого внимания своего прежнего любимца, не пожелали его видеть и прежде благоволившие к нему великие князья. Осложнились отношения и с Академией художеств, которая отказала художнику в заслуженном профессорском звании.
Спасибо графу Дмитрию Шереметеву: именно он предоставил художнику жилье и мастерскую. Со временем история о сгоревшей итальянке стала забываться, Кипренского снова начали приглашать на приемы, он постепенно оброс новыми заказами и клиентами. И даже императрица Елизавета Алексеевна, над портретом которой он начал работу, милостиво дала ему аудиенцию 3 января 1825 года.
Тем не менее новый император Николай I, задумав устроить в Зимнем дворце Галерею 1812 года, заказал ее англичанину Джорджу Доу, повелев именовать его «первым портретным живописцем его императорского величества». А ведь, как отмечает историк И.Грачева, Кипренский еще до отъезда за границу создал замечательную серию портретов героев 1812 года.
«…И ПОКЛЯСТЬСЯ У АЛТАРЯ»
Кипренский стал задумываться о возвращении в Италию. В письме к скульптору Самуилу Ивановичу Гальбергу, оставшемуся в Италии, Кипренский просил разыскать Марию и выяснить, как ей живется: «Я весьма бы желал узнать о ее положении. Хорошо ли ей там, не надобно ли чего для помощи».
Гальберг сумел собрать кое-какие сведения о девочке. Выяснилось, что ее поведением довольны, но видеться, общаться, переписываться с нею не позволено. Кипренский был ошеломлен: «Разве не позволено ближайшему из ее родни видеть ее? Вить она не монашенька. Кто же к ней ближе меня? Виновника, так сказать, ее успехов и счастья ее».
Орест умолял скульптора встретиться с настоятельницей заведения, в котором оказалась девочка, и объявить ей, что он, Кипренский, непременно приедет «в Рим в течение двух или трех лет» и возьмет под свое покровительство малютку. Настоятельницу он просил уверить, что у него «в предмете счастие Марьючи», а самой Мариучче передать, что он никогда не оставит ее и «чтобы она на Бога и на меня всю надежду полагала». «У меня никого ближе ее нет на земле, нет ни родных и никого», — писал Кипренский.
В 1828 году Кипренский вернулся в Рим. Ранее в одном из писем Гальбергу он заявил: «Честь Отечеству делать можно везде». Однако и здесь ему жилось трудно.
Дабы преодолеть все препятствия к браку, тайно принял католичество, и женился на Марии. Разница между ними была почти тридцать лет.
Они обвенчались 20 июля 1836 года в Риме. Художник Александр Андреевич Иванов, автор знаменитого «Явления Христа народу», писал о Кипренском и его семейном союзе: «Он дарит взрослую Марию двумя тысячами. Бедная девица отдаривает его прекрасным бельем разного рода. Тронутый сим, наш великодушный художник решает в своем сердце приобрести ее руку и поклясться у алтаря в вечной и неизменной привязанности».
Федор Иванович Иордан в своих «Записках» рассказывал, как был удивлен, когда встретил на улице художника, гуляющего под руку «с молодою белокурой римлянкой», хотя строгость католических нравов в то время была чрезвычайной: «В Риме боже избави гулять с римлянкою под руку, если она вам не жена; девицы даже боятся кланяться мужчинам на улице...»
ТРИ СЕМЕЙНЫХ МЕСЯЦА
Тем временем, жизнь поманила Кипренского надеждами. Отправленные им в Россию на выставку картины имели большой успех. На них обратил сам Николай I, он приобрел с выставки «Вид Везувия». Алексей Оленин, поздравляя художника с высочайшей милостью, передавал в письме: «Государь Император между прочим изволил спрашивать, не известно ли, скоро ли вы возвратитесь в Отечество?».
Академия художеств на этот раз заочно утвердила Кипренского в звании профессора. Окрыленный успехами, Кипренский стал собираться в Петербург. Часть имущества уже была упакована в ящики и отправлена в Россию. В сутолоке сборов он не придал значения простуде. Увы, судьба отпустила ему всего три месяца семейного счастья. 5 октября 1836 года Кипренского не стало…
Хотя говорили разное. Федор Иордан считал, что брак Кипренского с католичкой не принес ему счастья, что облагодетельствованная Орестом Адамовичем римлянка отплатила ему за это самой черной неблагодарностью, не любила и не жалела своего пожилого мужа, который будто бы под конец топил горе в вине: «Проработав день, он отправляется, бывало, обедать и старается отыскать хорошее вино, которое он требует по половине фульсты, и к концу вечера, когда он едва может говорить от вина, перед ним стоит целая батарея этих полуфульст...».
Через несколько месяцев после смерти Кипренского появилась на свет его дочь Клотильда. Вдове Кипренского Петербургом была назначена небольшая пенсия — 60 червонных в год. Кроме того, Академия художеств приобрела у нее три работы покойного мужа — портреты Торвальдсена, Давыдова и императрицы Елизаветы Алексеевны, заплатив за них 6228 рублей. 5 тысяч рублей Анна-Мария Кипренская получила от графинь Потоцкой и Шуваловой за их портреты. Эти суммы добавились к тем 10 тысячам рублей, которые художник, умирая, оставил жене. Так что на первых порах нищета ей не грозила.
Иордан рассказывал, что он с гравером Николаем Ивановичем Уткиным в 1844 году разыскал в Риме Марию. К тому времени она уже вступила в новый брак и таким образом, перестав быть вдовой Кипренского, потеряла право на денежное пособие от России. Академия художеств, заботясь о дочери Кипренского, решила составить особый капитал на имя Клотильды. Но потом следы Марии и ее дочери затерялись…
