[caption id="attachment_14280" align="alignleft" width="619"]
Коллаж Ирины МАКСИМЕНКО[/caption]
Собираясь отнести на блошиный рынок две коробки давно пылящихся советских виниловых пластинок, я прочла в газете 130-летней давности статью о фонографе, дедушке граммофона, и что-то ёкнуло внутри. А с тех пор, как почитала об истории его изобретения и послушала голоса из далекого прошлого, записанные первыми устройствами, неделю хожу под впечатлением и жалею выбрасывать это старье.
Когда-то пластинки были верхом совершенства звукозаписи. Больше ста лет изобретатели доводили их до этого совершенства. Кто мог подумать, что научный прогресс в этой сфере вдруг метнется в другую сторону, и люди научатся записывать и передавать звук совершенно иными, сверхсовременными способами, что пластинки с проигрывателями уже не понадобится совершенствовать, они просто станут никому не нужны? Что-то безумно грустное есть в таком развитии событий.
«У НАШЕЙ МЭРИ ЕСТЬ БАРАН…»
Всего лишь 11 лет назад, в 2008 году, мир услышал первую звукозапись, сделанную в 1857 году парижским ученым Леоном Скоттом на изобретенном им тогда фоноавтографе. В архивах был найден покрытый слоем сажи цилиндр с рисунком, отобразившим записанные Скоттом звуковые колебания. Оказалось, что это была французская колыбельная Au clair de la lune («При свете луны»).
Эту запись можно найти в интернете. Кажется, что поет девушка или юноша, однако проведенные в дальнейшем исследования позволили современным ученым утверждать, что песенку исполнил Скотт, просто скорость воспроизведения оказалась завышена. Сам изобретатель эту запись услышать не мог: он лишь придумал, как фиксировать звук, а воспроизводить его не научился. Позже это сделал другой ученый, величайший фантазер всех времен американец Томас Эдисон.
[caption id="attachment_14281" align="alignright" width="482"]
Одна из первых конструкций фонографа[/caption]
Работая над устройством, которое могло бы записывать сообщения в виде углублений на бумажной ленте для пересылки по телеграфу, Эдисон экспериментировал с мембраной, оснащенной небольшим прессом. Он удерживал ее над быстро движущейся бумагой, покрытой парафином, и вибрации, создаваемые голосом, оставляли отметки. Позже ученый заменил бумагу металлическим цилиндром, обернутым в оловянную фольгу. Устройство имело два элемента в виде мембраны, соединенной с иглой – один для записи, а другой для воспроизведения. Когда кто-то говорил в рупор, звуковые вибрации воздействовали на записывающую иглу, и она оставляла канавки различной глубины на цилиндре.
Забавно, но первое, что Томас записал и сумел прослушать, тоже была детская народная песенка, только американская: «У нашей Мэри есть баран, собаки он верней. В грозу, и в бурю, и в туман баран бредет за ней…» (так переводил ее Самуил Маршак).
В 1877 году Эдисон степенно вошел в редакцию научно-популярного журнала Scientific American в Нью-Йорке и поставил на стол маленькое устройство. Повернул рукоятку – и оно вдруг заговорило его голосом. Непонятная штуковина спросила журналистов, как они поживают и справилась об их здоровье.
Эдисон объяснил, что это фонограф, с помощью которого можно, к примеру, записывать и слушать музыку, сохранять на память голоса близких и последние слова умирающих, делать «говорящие книги», говорящих кукол и много чего еще.
Изобретение произвело фурор, о нем написали все американские СМИ, и вскоре весть о фонографе разлетелась по всему миру.
[caption id="attachment_14282" align="alignleft" width="458"]
Томас Эдисон работает над усовершенствованием фонографа[/caption]
БАЛОВСТВО КОМПОЗИТОРОВ
Тут-то и пора упомянуть о статье, которую я недавно прочитала.
«В одном из городов Северной Америки янки не имел покоя от своей фурии-жены, – писали 7 июля 1890 года «Астраханские ведомости». – Он купил фонограф и поместил его в комнате, и некоторое время спустя подал в суд прошение о разводе.
Назначен был срок разбирательства дела, и янки предстал перед судом вместе с своим фонографом, которого рекомендовал, как своего рода corpus delicti*. Когда его раскрыли, в зале послышались адские крики и всевозможная брань, словом, фонографом были воспроизведены с точным сохранением модуляций голоса все те сцены, которые сделали изобретательному янки супружескую жизнь невыносимою.
В виду таких несомненных доказательств виновности супруги, суд признал брак расторженным». (*corpus delicti – состав преступления, лат.)
Как раз в 1890 году фонограф впервые появился в России. Его привез немец Юлиус Блок, известный предприниматель, филофонист и фанат звукозаписи.
Отец Блока был владельцем компании, занимавшейся распространением в России разного рода технических новинок – велосипедов, пишущих и швейных машинок и т. д. Юлиус вырос в Петербурге. Он страстно любил музыку и мечтал стать композитором, но папа заставил его заняться бизнесом. Меломанство, интерес к технике и предпринимательство в итоге соединились в главном увлечении его жизни: Блок записывал с помощью фонографа голоса музыкантов и их игру, оставив потомкам богатейшую коллекцию таких записей.
Жемчужиной этого архива, пережившей невероятные приключения во время двух мировых войн, чудом умудрившейся выжить и чудесным же образом – совсем недавно, в 1997 году, – найденной и очищенной от ила и копоти, стала запись, которую Блок в январе 1890 года сделал в своей московской квартире, пригласив на вечеринку веселую компанию: композитора Петра Чайковского; певицу, солистку Большого театра Елизавету Лавровскую; пианиста и композитора, основателя Петербургской консерватории Антона Рубинштейна; пианиста и дирижера, директора Московской консерватории Василия Сафонова; пианистку Александру Губерт.
[caption id="attachment_14283" align="alignright" width="664"]
Кадр из короткометражного художественного фильма Кирилла Серебренникова «Фонограф», 2016 г., в котором режиссер воспроизвел вечеринку у Юлиуса Блока с записью голосов Петра Чайковского и других музыкантов[/caption]
Эту уникальную и очень милую запись сегодня тоже можно без труда найти в сети. Собравшись вокруг фонографа, музыканты баловались и дурачились, радуясь невиданной диковинке. Лавровская пела и кукукала в рупор. «Эта трель могла бы быть лучше!» – крикнул Чайковский. А потом добавил: «Блок молодец! А Эдисон – еще лучше!» Рубинштейна долго уговаривали сыграть хотя бы несколько аккордов – он так и не согласился, но оставил фонографу и свое высказывание: «Век живи – век учись. Да, это дивная вещь!» «А скорушко всё устроится!» – изрекла по-немецки, специально для Блока, Губерт.
ОТ ЧИСТОГО СЕРДЦА
Интересно, что сказал бы Петр Ильич Чайковский, если бы увидел, как много десятилетий спустя маленькая девочка сидит на полу, обхватив колени, и завороженно слушает пластинку с его «Лебединым озером». Черный виниловый диск вращается под крышкой в большом ящике под названием «Ригонда», и обволакивает музыкой комнату на девятом этаже типового кирпичного дома.
Я слушала эту пластинку, затаив дыхание, и мне казалось, что за тряпичной обивкой «Ригонды» танцуют маленькие фигурки Одетты, Зигфрида и Одиллии – то у волшебного озера под луной, то на балу в замке.
Позже родители поменяли старенькую радиолу на другой проигрыватель, и на нем я до дыр затирала пластинки с любимыми сказками – «Старик Хоттабыч», «Маленький Принц», «Бременские музыканты», «Мэри Поппинс», «Остров Сокровищ».
С годами менялся ассортимент, и менялась техника. Более современные модели проигрывателей крутили в нашем доме Окуджаву и Дольского, Магомаева и Пугачеву, «Биттлз» и «Аббу», «Алису» и «Наутилус»…
Неопрятный бородач на «Юноне» шмыгнул и гнусаво произнес: «Больше семисот тут никак не получится, девушка». Я поняла, что спорить с ним бесполезно, да и что мне эти семьсот! Прощайте, мои пластинки. Прощайте, Эдисон, Блок и Чайковский. Прощайте, Хоттабыч и Мэри Поппинс. Вы дали мне очень много, и я никогда вас не забуду.
Надеюсь, и человечество тоже.
Анастасия БЫЧКОВА
Специально для «Вестей»
