С чьей-то легкой руки пошел с давних пор гулять исторический сюжет про «невозвращенцев 1812 года». Даже появилась цифра: мол, по возвращении из заграничного похода 1813-1814 годов русская армия недосчиталась 40 тысяч русских чинов, которые совершили фактически государственную измену, пожелав не возвращаться на родину, а остаться в Европе. И речь вовсе не о дворянах, знавших с детства французский язык, а о простых мужиках-солдатах…
«Я вам долее не слуга!»
Серьезные историки, занимающиеся изучением войны 1812 года, отмечают: источников, подтверждающих цифру в 40 тысяч «невозвращенцев», нет. По всей видимости, она просто взята с потолка в угоду определенной политической конъюнктуре и завышена, как минимум, в четыре раза. Правда, и десять тысяч «невозвращенцев» - тоже достаточно серьезная цифра.
Нередко ссылаются на воспоминания участника наполеоновских войн артиллерийского офицера А.М. Барановича «Русские солдаты во Франции в 1813-14 гг.», в которых есть рассказ о русском солдате, пожелавшем остаться на житье во Франции.
Баранович сообщал, что денщик полковника Засядко, «довольно смышленый, вздумал из-под ведомства военного освободиться и жить по-французски, пользоваться свободою, убеждая себя, что в настоящее время он не находится в России, под грозою, а в свободной земле, Франции». Однажды, придя к полковнику, он заявил: «Отпустите меня! Я вам долее не слуга!». «Как? – изумился командир. - Ты денщик: должен служить, как тебя воинский устав обязует!». «Нет, господин полковник, - горделиво отвечал денщик, - теперь мы не в России, а в вольной земле, Франции, следовательно, должны пользоваться свободой, а не принужденностью!».
Полковник доложил о денщике-вольнодумце вышестоящему генералу. Тот назначил судную комиссию, которая денщика «в дерзком посягательстве сделаться свободным французом и в подговоре своих товарищей к сему в противность воинских законов». Приговор был таков: денщика «прогнать через 500 человек один раз шпицрутенами, что было исполнено в виду французов, дивившихся нашей дисциплинарии. И этим улучшилась субординация».
О подобном же проявлении непослушания явление с негодованием сообщал жене в 1814 году граф Федор Васильевич Ростопчин, который был московским градоначальником и генерал-губернатор Москвы во время наполеоновского нашествия: «Суди сама, до какого падения дошла наша армия, если старик унтер-офицер и простой солдат остаются во Франции, а из конногвардейского полка в одну ночь дезертировало 60 человек с оружием в руках и лошадьми. Они уходят к фермерам, которые не только хорошо платят им, но еще отдают за них своих дочерей»…
Масштаб бедствия был таким, что император Александр I попросил короля Людовика XVIII помочь с возвращением русских дезертиров на родину, даже пообещал полностью оплатить путевые расходы. Однако французские фермеры не спешили выдавать властям своих новых работников.
Парижские легенды
Отношение русских и французов после краха Наполеона, действительно, были достаточно специфическими. Да, несмотря на то, что при взятии Парижа в марте 1814 года русские войска понесла серьезные потери (погибла десятая часть воинов, участвовавших в штурме), в целом парижане не испытывали к русским враждебных чувств.
Известный современный французский историк-русист Мари-Пьер Рей, профессор русской и современной истории в Сорбонне, в своей книге «1814. Царь в Париже» указывала, что русские войска неукоснительно выполнили приказ Александра I о безупречном поведении, и все опасения жителей захваченной французской столицы о том, что могут быть «эксцессы», быстро развеялись.
Действительно, французы ожидали увидеть «варваров с Севера» и «диких казаков», которые отомстят за вторжение Наполеона в 1812 году и сожженную Москву, а увидели блестящих офицеров, прекрасно говоривших по-французски, и красавцев-казаков. Александр I гарантировал французам неприкосновенность имущества и личную безопасность. И эти гарантии неуклонно соблюдались.
Артиллерист штабс-капитан Илья Радожитский, тоже участник взятия Парижа в 1814 году, вспоминал: «Но как у нас карманы были пусты, то мы не покушались зайти ни в одну ресторацию. Зато гвардейские офицеры наши, вкусив всю сладость жизни в Пале-Рояле, оставили там знатную контрибуцию»…
Уличная сценка. Казаки в компании парижанок
Автор — германский художник и гравер Георг Эмануэль Опиц, автор серии литографий «Казаки в Париже», исполненной с натуры в 1814 году
Репродукция. Фото автора
Русские военные были поражены нравами парижанок. В первую очередь их манерой одеваться (француженки носили чуть более короткие наряды, нежели русские красавицы) и умением свободно держать себя в обществе. Так, в книге «Поход во Францию 1814 года», основанной на воспоминаниях прапорщика лейб-гвардии Семеновского полка Ивана Казакова, говорится о том, что парижские женщины отдавали предпочтение русским военным, тогда как о французских офицерах презрительно говорили, что от них несет казармой.
Кукольное представление в кафе, Париж, 1814 г. Литография Г.Э.Опица.
Репродукция. Фото автора
Примечательно, что сегодня тысячи французов называют себя потомками русских воинов, пришедших во Францию в 1814 году. До сих пор живут семейные легенды о том, как некий бравый русский казак (или гвардеец) очаровал дочь торговца или парикмахера, героически защитив ее от разбойников или грабителей. Разумеется, молодые люди полюбили друг друга (в подобной версии легенды иначе быть просто не могло), однако воин так и не узнал о родившемся ребенке, поскольку остался верен своей воинской присяге и вернулся на родину.
«Сгинь ты, дьявольское наваждение!»
Одним из тех, кто обосновался в Париже, покинув Россию, был человек, которого еще некоторое время назад трудно было заподозрить в симпатиям хотя бы к чему-то французскому. Речь об упомянутом выше Федоре Ростопчине. Московский генерал-губернатор во время Отечественной войны 1812 года, во время войны 1812 года один из самых ярых патриотов, он придумал первые в истории России пропагандистские прокламации, был одним из организаторов поджога оставленной Москвы, люто ненавидел все французское…
Еще в 1807 году в Петербурге были изданы «Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырева». Автором их был Федор Ростопчин. Эта книга, которая принесла ему известность, была резко антифранцузского содержания. Причем поначалу Ростопчин не собирался печатать свое сочинение, читал его лишь в «малом обществе», откуда оно распространилось в рукописных списках, а инициатива предать произведение широкой публике принадлежала писателю Александру Семеновичу Шишкову, организатору «Беседы любителей русского слова».
Главная мысль книги высказана в самом начале: «Господи помилуй! да будет ли этому конец? Долго ли нам быть обезьянами? не пора ли нам опомниться, приняться за ум, сотворить молитву и, плюнув, сказать французу: сгинь ты, дьявольское наваждение! ступай в ад или восвояси, все равно, только не будь на Руси!»…
С тех пор Ростопчин был едва ли не главным российским рупором всего антифранцузского. Естественно, именно в такой роли он выступал и пока шла война 1812 года. В октябре того же года, вернувшись в покинутую французами разоренную Москву, он тотчас же учредил комиссию по расследованию случаев сотрудничества с французами. В Москве предписывалось собрать всю оставленную французами артиллерию, из которой планировалось создать после победы памятник «для уничижения и помрачения самохвальства» агрессора.
Однако, к своему явному удивлению, Ростопчин столкнулся с тем, что многие москвичи ему явно не рады. Раздосадованные утратой своего имущества в огне московского пожара, они предъявляли теперь бывшему градоначальнику претензии, считая его виновником своего бедствия. В письме от 14 ноября 1813 года к Д. И. Киселеву Ростопчин жаловался, что «кроме ругательств, клеветы и мерзостей, ничего в награду не получил от того города, в котором многие обязаны мне жизнью». Ростопчин был уязвлен.
Да и Александр I, во время войны благоволивший к московскому генерал-губернатору, после победы над Наполеоном стал относиться к нему более чем сдержанно. Вернувшись из Европы, он в конце июля 1814 года принял отставку Ростопчина. Некоторое время тот провел в Петербурге, но, столкнувшись с явной враждебностью царского двора и светского общества, уехал за границу.
«Русский, забыв злобу, возвращается к симпатиям…»
В мае 1815 года он покинул Россию с целью пройти курс лечения в Карлсбаде (Карловым Варах), в итоге провел за рубежом восемь лет — до конца 1823 года. С 1817 года Ростопчин обосновался в Париже, выезжая периодически для лечения в Баден, а также в Италию и Англию.
Многие в России восприняли отъезд Ростопчина в Европу как измену его своим же собственным идеалам и мировоззрению. Действительно, со стороны могло так показаться. Самому Ростопчину приходилось объяснить такую резкую перемену своих взглядов.
Оправдываясь за свои «Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырева», Ростопчин отмечал: «Небольшое сочинение, изданное мною в 1807 году, имело своим назначением предупредить жителей городов против французов, живших в России, которые стремились приучить умы к мысли пасть перед армиями Наполеона. Я не говорил о них доброго, но мы были в войне, а потому и позволительно русским не любить их в сию эпоху. Но война кончилась, русский, забыв злобу, возвращается к симпатиям, существующим всегда между двумя великодушными народами».
В Париже Ростопчин вызвал огромный интерес и даже симпатию, на которую сам не рассчитывал. «Надобно заметить, что славу Ростопчину составили главным образом иностранцы, - отмечает филолог Георгий Дмитриевич Овчинников. - Их интересовала эта оригинальная личность и его роль в московском пожаре 1812 года. Конечно, французы в то время и долго спустя смотрели на пожар как на поступок варварский, но другие иностранцы, воспитанные в ненависти к Наполеону, видели в Ростопчине героя. Для немцев Ростопчин был величайшим патриотом и героем в духе Древней Греции и Рима».
В Париже с ним виделся мемуарист Филипп Филиппович Вигель, который впоследствии отмечал: «Не уважая и не любя французов, известный их враг в 1812 г., жил безопасно между ними, забавлялся их легкомыслием, прислушивался к народным толкам, все замечал, все записывал и со стороны собирал сведения. Жаль только, что, совершенно отказавшись от честолюбия, он предавался забавам, неприличным его летам и высокому званию…».
Поэт Петр Андреевич Вяземский в «Характеристических заметках и воспоминаниях о графе Ростопчине» отмечал: «Складом ума, остроумием, ни дать ни взять настоящий француз. Он французов ненавидел и ругал на чисто французском языке».
В Париже Ростопчина очень беспокоило, что на него смотрят как на герострата и видят в нем исключительно виновника московского пожара. Поэтому он выпустил книжку «Правда о Московском пожаре», главная мысль которой состояла в том, что к поджогу первопрестольной он в общем-то непричастен.
«Я сам без прикрас»
В те годы Ростопчин пережил и разочарования, связанные со своими родными и близкими. Его старший сын вел в Париже разгульную жизнь, попав даже в долговую тюрьму, и Ростопчину пришлось расплачиваться за его долги. Жена, Екатерина Петровна, перешла в католицизм и обратила в эту веру дочерей. Причем что брак их был долгим и счастливым. «Только два раза ты сделала мне больно», — писал жене Ростопчин незадолго до смерти. Оба эти случая касались религиозного вопроса. Жена Ростопчина тайно от мужа приняла еще в 1808 году католичество и призналась ему в этом уже задним числом.
В последние годы своей жизни Федор Ростопчин вернулся на родину, но там уже не был счастлив. В конце 1825 года его разбил паралич. Ростопчин умер в Москве 18 января 1826 года.
Любопытно, что в Европе о нем долго не забывали. Спустя тринадцать лет, в 1839 году, во Франции на французском языке появились его «Мои записки, написанные в десять минут, или Я сам без прикрас». Это небольшое произведения газетного формата произвело в Европе сенсацию и тотчас было переведено на многие языки, в том числе и на русский. Ростопчин написал эти «записки» еще в 1823 году.
«Я был очень признателен за дружбу, доверие, и, если бы родился в золотой век, из меня, может быть, вышел бы человек вполне хороший, - отмечал в этом произведении Федор Ростопчин. - Я ожидаю смерти без боязни и без нетерпения. Моя жизнь была плохой мелодрамой с роскошной обстановкой, где я играл героев, тиранов, влюбленных, благородных отцов, но никогда лакеев…».
Сергей Евгеньев
Специально для «Вестей»
