«Я – буря, я – пропасть, я – ночь, // Кого обнимаю – гублю. // О, счастие вольности!.. Прочь! // Я больше тебя не люблю!» – такие строки звучали в одном из стихотворений Константина Бальмонта. Как отмечает литературовед Вячеслав Недошивин, друзья звали его «Монт», отсекая первый слог фамилии. Влюбленные дамы величали: «Вайю» (Ветер), «Курасон» (Сердце).
«БЕЗУМИЕ РАННЕЙ ЖЕНИТЬБЫ»
«Он жил в каком-то выдуманным мире друидов, шаманов, колдовства и огненных заклинаний, – отмечает Вячеслав Недошивин. – А в реальном мире его не раз била полиция то в Лондоне, то в Мадриде, дважды сажали в московские тюрьмы, а однажды заперли даже в Консьержери – знаменитую темницу Парижа»…
Любовные романы сопровождали Константина Бальмонта на протяжении всей его жизни. Его «донжуанский» список был поистине огромен.
Первой его женой стала в 1889 году дочь шуйского фабриканта Лариса Гарелина. Как замечал один из современников – «красивая барышня боттичеллиевского типа». Она была старше Бальмонта, любила искусство и мечтала стать актрисой. Он же был всего лишь студентом, отчисленным из Московского университета за участие в антиправительственных беспорядках. В 1888 года он восстановился на курсе, но учиться не смог.
Жена не сочувствовала ни творческим устремлениям, ни революционным настроениям супруга. За свой счет Бальмонт издал сборник стихотворений, но ни критики, ни близкие люди его поэзию не приняли и автор сжег весь тираж.
Позже Бальмонт признавался поэту Волошину: «Лариса… играла со мной… После первой ночи я понял, что ошибся… Наш первый ребенок умер… от менингита… Мы поселились в номерах «Лувр и Мадрид»… У меня неврастения была… Нам мой товарищ, студент, принес «Крейцерову сонату»… Еще сказал: «Только не поссорьтесь». Я читал ее вслух. И в том месте, где говорится: «всякий мужчина в юности обнимал кухарок и горничных», она вдруг посмотрела на меня. Я не мог и опустил глаза. Тогда она ударила меня по лицу. После я не мог ее больше любить…»
Затем, в марте 1890 года, была попытка самоубийства: Бальмонт выбросился в окно. «У меня был… разорван глаз… правая рука, нога переломаны. Доктора… сказали, что нога зарастет, но рукою я никогда не буду владеть…», – вспоминал поэт. Последовал год постельного режима, а затем, по словам самого поэта – «небывалый расцвет умственного возбуждения и жизнерадостности». Бальмонт более не возвращался к казенному образованию. Историю, филологию, философию, литературу изучал сам. Помогал ему в этом старший брат.
На развод с Ларисой Гарелиной ушло время. Как отмечает Вячеслав Недошивин, у них родится еще трое детей, двое из которых умерли в младенчестве, и поэт некоторое время жил с наброшенным «арканом на шее»: посылал деньги жене, называл в письмах «милой Ларой» и ко дню ангела посвящал стихи. И даже удочерил девочку, которая родилась у нее не от него.
«Но вот судьба: эта девочка, Анна Энгельгардт, через 20 лет станет второй после Ахматовой женой Гумилева, а Лариса, выходит – гумилевской тещей. Впрочем, знак судьбы в другом: обе умрут страшной смертью в блокаду, в 1942-м. И в том же, представьте, году, в Париже скончается Бальмонт», – отмечает Недошивин.
«МИЛАЯ КАТЯ, ОТЗОВИСЬ. Я ТОСКУЮ»
Второй женой Бальмонта стала осенью 1896 года Екатерина Андреева. Родственница известных московских издателей Сабашниковых, она происходила из богатой купеческой семьи и отличалась, как отмечали современники, редкой образованностью.
Из Швейцарии Бальмонт писал матери: «Я нашел… счастье… Никогда мне не случалось видеть такого редкостного сочетания ума, образованности, доброты, изящества, красоты… Этот год я золотыми буквами запишу в книгу своей жизни… Надо мной небо, и во мне небо, а около меня седьмое небо…»
«В начале нашей совместной жизни с Бальмонтом мы редко расставались с ним, – вспоминала Екатерина Андреева-Бальмонт. – А если разъезжались, даже на короткий срок, писали друг другу ежедневно. Когда же он уезжал надолго в Мексику, Египет, он тоже писал мне часто и большие письма. Отрывки из этих писем, касающиеся общеинтересных вопросов, описания стран, его мыслей и впечатлений от них, я отдавала в печать в «Весы» и другие журналы».
«8 июня 1904. Тулуза. Здравствуй, милуня, – писал Бальмонт жене. – Утро серое, скучное. Отдаю себе отчет, что мог бы в данную минуту видеть не ястребиное лицо моего соседа с сигарой во рту, а твое лицо, и невольное чувство тоскливости окутывает паутиной. Ну, ничего. Дорожная неизбежность. А что ты? Сейчас 9 часов. Ночь прошла отлично. Удалось спать все время, с малым дивертисментом в виде непроизвольных толканий некоторой старушки и о некоторую старушку. Решил, доехав до Жерон, не останавливаясь, проехать в Барселону. До свидания, дружок милый. Не скучай и не беспокойся. Напиши поскорее. Не урезывай себя в покупках, пожалуйста. Поклоны Елене и Максу. Целую тебя и люблю. Твой К.»
«10 июня 1904. Барселона. Катя милая, я телеграфировал тебе сегодня. Умоляю тебя приехать или попросить приехать Елену, если ты не можешь. Я оплачу расходы. На меня напала тоска. Я не могу быть один. Ради Бога, не покинь. Барселоной восхищен. Красиво, ново. Милая Катя, отзовись. Я тоскую. Люблю тебя. Прости, что мало пишу. Твой К.»
И ведь в это время Бальмонт уже был охвачен страстью к другой барышне!.. В 1902 году в Париже он познакомился с дочерью генерала Еленой Цветковской. Ему было уже тридцать пять лет, а Елене, студентке математического факультета – девятнадцать. Нагнав его в дверях аудитории, она набралась духу и призналась, что она его поклонница, знает наизусть все его стихи…
«Он разрывался между нами, – вспоминала Екатерина Андреева-Бальмонт, – не желая потерять ни ее, ни меня. Больше всего ему хотелось… жить всем вместе». В письмах Екатерине Бальмонт продолжал признаваться ей в любви… «Милая, вижу тебя в сне. И существую как во сне. Только в мыслях и мечтах есть красота. И в любви дорогих. Целую тебя и Нинику крепко и нежно. Твой К.». «Катя, милая, целую твои черные глаза, люблю, всегда люблю тебя, целую Нинику, Таню, девочек ее, верю в жизнь. Твой К.». «Милая, родная, целую тебя за письмо твое. Ты моя драгоценная».
«Цветковская «ухватилась за Бальмонта», напишет Екатерина Андреева, со всей силой первой страсти, – отмечает Вячеслав Недошивин. – И если Андреева, жена, прятала от поэта бутылки, искала врачей, лечивших от пьянства (их всех оптом он звал «идиотами»), то Цветковская, напротив, не только исполняла все его «хочу», но наравне пила с ним. И, уводя к себе, выставляла на стол вино в причудливых бокалах, изысканные фрукты, зажигала свечи, а сама усаживалась у ног внимать стихам его – любимая поза».
ПОТОК ЖЕНСКИХ ЛИЦ
Этот любовный треугольник разрубил 1920 год. Екатерина осталась в России, Елена уехала вместе с поэтом в эмиграцию. В одном из писем Бальмонт сообщал: «Завтра вечером наш поезд уходит в Ревель. Через трое суток мы должны услышать плеск морской волны. Но нет радости в моем сердце. Одно лишь ощущение, что я принес крайние жертвы, чтобы эта поездка осуществилась, ибо так должно. У Нюши настоящая чахотка, правое ее легкое поражено, шейные железы поражены. Ей нужен другой воздух и другая жизнь. О Елене Селивановский сказал, что от смертельной болезни ее отделяет муравьиный шаг. Миррочка (дочь. – Ред.) всю зиму хворала и поправилась лишь весной. Новой зимы в Москве им всем не выдержать. А на юге России, которым бы можно заменить заграницу, новые тучи и новые бешеные там готовят бури».
Навсегда покидая Россию, Бальмонт признавался Екатерине: «Любимая. Ты лучше всех, ты дала мне узнать, какой высокой бывает женская душа. Счастье любить тебя, и, любя других, все-таки любить тебя…»
Бальмонта постоянно преследовали любовные романы. Еще в молодости, путешествуя по Европе, он писал матери в одном из писем из Венеции: «И женщины, проходящие в сумеречном свете по набережной, так не похожи на женщин Англии или Франции: в них есть настоящая неподдельная прелесть, среди них можно встретить Мадонну»…
Недаром были у Бальмонта такие строки: «О, поцелуи – насильно данные, // О, поцелуи – во имя мщения! // Какие жгучие, какие странные, // С их вспышкой счастия и отвращения!»
«Любовь есть желание красоты, таинственно совпадающей с нашей душой» – так гласил один из афоризмов поэта. Его «жертвами» были, как отмечает Недошивин, «и Мирра Лохвицкая, поэтесса, в честь которой он назовет свою дочь от Цветковской, и Анна Иванова, племянница Кати Андреевой, которую любил и за тихий нрав звал «Мушкой», и Мила Джалалова, балетная плясунья с зелеными глазами, и норвежка Кристенсен, с которой встречался лет двадцать, и грузинка Канчели, и японка Ямагато… Даже в последний год жизни в Москве у него вспыхнет еще одна любовь – Дагмар Шаховская…»
Живя в Париже, Бальмонт возобновил свое знакомство с Дагмар Шаховской. Она приехала во Францию вскоре после приезда туда Бальмонта. Бальмонт в письме эстонскому поэту Алексису Ранниту так охарактеризовал ее: «Oдна из близких мне дорогих, полушведка, полуполька, княгиня Дагмар Шаховская, урожденная баронесса Lilienfeld, обрусевшая, не однажды напевала мне эстoнские песни».
«Моя милая, я совсем один сейчас в доме, мои все ушли по своим делам, кто куда, – писал Бальмонт в марте 1923 года Дагмар Шаховской. – И мне странно думать о самом себе. Я заметил, что, когда человек остается совсем один, он начинает думать о самом себе и видит себя и свою жизнь в каком-то длинном прозрачном зеркале.
Вот я вижу сейчас детство, и юность, и безумие ранней женитьбы, и поток женских лиц, и победное лучезарное лицо Кати, и новую смену лиц, и свои дальние путешествия, и подходящую Русскую бурю, дьяволический кошмар целых 8-и лет, и вижу раннюю весну в Москве, Тебя, идущую близко от меня и не видящую меня, с Твоею судьбой, которая отпечатлелась на Твоем красивом лице, в Твоей походке, во всем Твоем виде.
Я люблю Тебя, Дагмар.
Вот только это хочется сейчас сказать в минуту полной душевной тишины. Люблю Тебя».
«ТОЛЬКО ТЫ, ТОЛЬКО ТЫ ОДНА»
Тем не менее, признание в любви к Дагмар Шаховской отнюдь не мешало Бальмонту спустя три года из Парижа адресовать Екатерине Андреевой-Бальмонт такие строки: «Мое родное счастье, моя любимая и единственная Катя, только ты, только ты одна – высокая из всех, кого я любил и люблю. Другой нет такой. И я это знал, когда я увидел тебя впервые, в доме незабвенного Ал. Ив. Урусова. И я это знал на Uetliberg’e, и в Берлине, и во Франции, и в Италии, и в Испании, и везде, где мы светло и красиво прошли рука с рукой. Мне странно и непостижимо, что мы не вместе. Это – карма. Мне непостижимо, за что я так невыразимо мучаюсь. Это – карма, и она кончится, и весь мрак уйдет…
Я напишу тебе подробно, а сейчас – только любовь тебе.
Мирра исцелилась от очередного кошмара. Я учу ее Польскому языку.
Любимая, Катя моя, а что же Ниника? С тревогой жду вести. Шлю тебе стих.
Люблю, люблю, люблю тебя.
Твой К.»
Шаховская родила Бальмонту двух детей: в 1922 году – Жоржа, в 1925-м – Светлану. Но Бальмонт не нашел в себе сил порвать со своей семьей и соединить судьбу с Шаховской. Видя ее редко, Бальмонт старался ей писать ежедневно по письму или открытке, иногда даже два раза в день. Делился с нею своими творческими планами, надеждами и переживаниями…
Несмотря ни на что, сорок лет Бальмонт был вместе с Еленой Цветковской. Тэффи вспоминала одну из встреч: «Он вошел, высоко подняв лоб, словно нёс златой венец славы. Шея его была дважды обвёрнута чёрным, каким-то лермонтовским галстуком, какого никто не носит. Рысьи глаза, длинные, рыжеватые волосы. За ним его верная тень, его Елена, существо маленькое, худенькое, темноликое, живущее только крепким чаем и любовью к поэту».
По воспоминаниям Тэффи, супруги общались друг с другом в необычайно претенциозной манере. Елена Константиновна никогда не называла Бальмонта «мужем», она говорила: «поэт». Фраза «Муж просит пить» на их языке произносилась, как «Поэт желает утоляться влагой».
Елена Цветковская провела с Бальмонтом его последние, самые бедственные годы. Поэта не стало в 1942 году, он умер в приюте «Русский дом». Цветковская ушла из жизни на следующий год.
