Сегодня мы заканчиваем публиковать рассказ нашего читателя из города Челябинска Юрия Прасолова о своем военном детстве и о том, как он искал и нашел могилу отца.
«В 1944 году под Ленинградом погиб мой отец. Ко всем трудностям и невзгодам для матери это известие было сильным ударом. Семеро детей остались у нее на руках. Младшим был я, – пишет Юрий Иванович. – А спустя четыре года и мамы не стало».
Маленького Юрия с двумя братьями – Геной и Ваней – приняли в детский дом города Пласт. В 1949 году он был организован при детском саде № 1, куда раньше некоторое время ходил Юра. Всего в Пласте было пять детдомов, которые принимали эвакуированных детей.
«В сороковые-роковые маленькие девочки, мальчики и совсем крошечные дети прибывали в составе своих детских домов на уральскую землю, в небольшой, но гостеприимный город Пласт, – продолжает автор письма. – Среди прибывших были карело-финский, эстонский и Ногинский детдома. Приезжали и дети из блокадного Ленинграда».
Прошло время, Юрий Прасолов вырос и вступил на дорогу самостоятельной жизни. Окончил техникум советской торговли. Детдом остался позади, но не ушел вовсе из его жизни.
«Меня с ним связывают воспоминания и осознание того, что он был для меня родным домом, – пишет Юрий Иванович. – В детском доме я прожил восемь лет».
С 1970 года он начал поиски могилы отца. Вступил переписку с военкоматами Нарвы и Кингисеппа. А через год получил ответ из Кингисеппского военкомата за подписью райвоенкома майора Орлова: «Высылаю вам фотографию места захоронения вашего отца Прасолова Ивана Петровича. Братская могила в городе Ивангород Ленинградской области».
«10 марта 1973 года я вновь приехал на учебу в Ленинград сроком на один месяц, и наметил обязательно посетить могилу отца, – рассказывает Юрий Прасолов. – Вскоре я выехал в Нарву. Еду, не могу сдержаться, волнение нарастает с каждой минутой, с каждым километром несущейся под колесами автобуса дороги. Я везу с собой большой венок, чтобы возложить его к подножию памятника. Скоро Ивангород. Не отрываю взгляда от окна. За ним мелькают новые нарядные дома. Деревья еще голые, но уже с набухшими почками. Маленькие, молоденькие такие деревца. Нет, они не знали моего отца – слишком юны. На месте этих нарядных домов тогда ничего не было, или лежали обожженные развалины. Несколько лет здесь шли ожесточенные бои, об этом я знаю из книг, газет и отцовских писем, которые бережно храню. Может быть, он не раз проходил по этому шоссе, которое мчит меня к его последнему вечному пристанищу.
А он так верил в то, что останется жив, вернется к семье, чтобы растить и воспитывать своих ребятишек, которых любил мужской, неброской любовью. Его забота о нас, скупая ласка, немногословные родительские требования, строгая доброта надолго запомнились моим братишкам и сестре. И согревали нас надеждой, что скоро папа разобьет фашистов и снова придет к нам. Не суждено…
Вот и Ивангород – древнейший русский город, многие века стоял он, охраняя границы Руси, и нелегкая доля выпала ему в годы минувшей войны. Теперь здесь почти все отстроено заново».
Наконец Юрий Прасолов достиг своей цели.
«Кладбище. О войне напоминают накренившиеся со следами снарядов стены древней церкви – свидетельницы тех огневых лет, – продолжает он свой печальный рассказ. – Встречаю пожилого мужчину, бережно ухаживающего за могилой. Познакомились. Константин Иванович Константинов. «Страшные бои здесь шли летом сорок четвертого, – задумчиво говорит он. – Вот та церквушка несколько раз переходила из рук в руки. И сейчас еще в земле множество осколков снарядов лежит». Время гибели его и моего отца совпадает. Константинов ведет меня к братской могиле – нет, не она. Разыскали еще одну. Эта! Тот самый обелиск, что на фотографии, ступеньки к нему.
Так вот, где ты, отец… Наконец-то я пришел к тебе. Этой минуты я ждал много лет. Чувствую, как холодит подбородок. Вытираю ладонью. Я не стыжусь своего спутника, да и он все понимает. Прислоняю к шершавому боку обелиска свой венок, здесь их еще несколько. Значит, не забыта могила воинов… В памяти – строки из отцовских писем. Особенно сильно засела мне в сердце, казалось бы, совсем ничего не значащая строчка: «В этом письме пошлю Юрке сахару десять граммов, гостинец». Десять граммов сахара для сына. А несколькими строками выше – такие откровенные, простые и мужественные слова: «Я жив, здоров, хотя опасность подстерегает ежедневно. Здесь не только день, каждая минута жизни дорога».
И в эту минуту опасности ты думал не о ней, не о себе, а о своей семье, обо мне… Я шепчу слова прощания и ухожу, не оглядываясь, сжимая в ладони платок, в котором завернута горсть земли с могилы отца…»
Михаил КОЗЛОВ
