Зимняя канавка отчетливо ассоциируется у нас с «Пиковой дамой» Александра Сергеевича Пушкина. Однако сцена, когда Лиза, не в силах пережить измену, бросилась в воды Зимней канавки, после того как ее оставил сошедший с ума Герман, появилась только в сюжете оперы Чайковского «Пиковая дама».
«Мостик Лизы»
Как отмечают исследователи, эпизод, который отсутствует в оригинальном произведении Пушкина, был навеян газетными сообщениями о реальном факте самоубийства молодой девушки Юлии Перовой, совершенного на этом месте на почве несчастной любви. Случилось это в 1868 году, и все газеты сообщали об этом. Это событие настолько впечатлило Петра Ильича Чайковского, что он добавил этот случай в либретто оперы. Отсюда появилось «народное» название моста через Зимнюю канавку — «Мостик Лизы».
Газетное сообщение звучало следующим образом: «Вчера, 12 октября, во втором часу пополудни с моста через Зимнюю канавку бросилась в воду женщина. Самоубийцей была некая Юлия Перова, снимавшая угол на Мещанской улице. Судя по всему, на роковой шаг она решилась из-за неразделенной любви, ибо в руках она сжимала дагеротип молодого человека, вероятно, ее возлюбленного».
Вездесущие газетчики сообщали, что Юлия Перова была хороша собой, обладала добрым сердцем и мягким характером. Она страстно влюбилась в молодого человека, который оказался проходимцем. Хотя он и происходил из обеспеченной семьи, но постоянно испытывал финансовые трудности. Юлия готовила для него обеды, а он обещал жениться на ней и одевать ее как аристократку.
Однако молодой человек обманул Юлию Перову: он встретил другую и женился на ней. Юлия не могла найти своего возлюбленного, ходила и ждала его у домов, где он бывал. Когда она увидела его с другой девушкой, поняла, что он ее жестоко предал. Вечером того же дня Юлия бросилась с Эрмитажного моста в чёрную воду Зимней канавки. Когда ее тело извлекли из воды, в окоченевших руках Юлии была фотография её возлюбленного.
В одном из своих писем композитору Глазунову Чайковский признавался: «Дойдя до сцены у Зимней канавки, я почувствовал какой-то мистический холодок, мне кажется, что сейчас я переживаю очень загадочную стадию на пути к могиле».
Говорят, будто мостик над Зимней канавкой и сегодня привлекает несчастных влюбленных. Мол, призрак влюбленной самоубийцы насылает мрачные мысли на прохожих, которым не везет в личной жизни.
Говорят, и сегодня в белые ночи, в те самые часы, когда все вокруг кажется призрачным, каким-то нереальным, на Зимней канавке можно заметить человеческую тень, которая как будто бы скользит по набережной. Особенно впечатлительные натуры уверяют, что видят даже силуэт женского профиля на стене дома и даже слышат тихий всплеск воды…
Бегство из Смольного
Случай с Юлией Перовой стал своего рода «звоночком». Дело в том, что спустя несколько десятилетий, в начале ХХ века, Петербурга охватила настоящая «эпидемия самоубийств» - именно так это явление именовалось в тогдашней печати. Причины свести счеты с жизнью были самые разные - несчастная любовь, невозможность вырваться из-под опеки родителей, безработица и отсутствие средств к существованию, разочарование в жизни, растрата или потеря денег. Порой среди причин суицида оказывались неприятности по службе, боязнь наказания и неудачи в торговле.
На весь Петербург нашумела трагедия, случившаяся в Смольном институте в середине апреля 1913 года: две воспитанницы. выпали с третьего этажа во двор. Одна выжила, другая разбилась насмерть. По официальной версии, трагедия стала следствием недосмотра администрации: «две воспитанницы увлеклись своей шалостью настолько, что очутились на полураскрытом окне и, сильно облокотившись на стекло, раздавили его и обе вместе рухнули вниз с высоты третьего этажа».
Правда, вскоре выяснилось, что в этой истории все шито белыми нитками. Достаточно сказать, что трагическая «детская шалость» случилась почему-то глубокой ночью. Стало ясно, что администрация Смольного института тщательно скрывала подробности этого происшествия. Дотошные газетчики все-таки пронюхали, в чем было дело. Оказалось, что падение двух воспитанниц из окна не было случайностью. Речь шла о протесте воспитанниц против деспотических нравов и порядков, царивших в Смольном институте.
«Кулуары женского аристократического учебного заведения с его режимом и патриархальными началами создали такую атмосферу, которые не вынесли две юные девочки», - утверждалось в одной из влиятельных городских газет. Обе смолянки учились в институте уже четвертый год, и трагедия назревала долго.
Погибшая 14-летняя Надежда Кондаурова, дочь полковника, давно тяготилась обстановкой и режимом институтской жизни. Еще перед рождественскими каникулами ее «уловили» с недозволенными к чтению книгами. Они не были «преступного» содержания, но и не входили в программу института. Еще несколько подобных «выходок», и Кондаурова оказалась на плохом счету у администрации. В результате при 12-балльной системе отметок ей поставили два балла за поведение.
Кондаурова стала писать жалобные письма домой. В Петербурге у нее были мать, братья и сестры, старшие из которых тоже были воспитанницами-смолянками. Она умоляла, упрашивала забрать ее домой, но не встретила поддержки у родных. Сочувстие она встретила лишь у своей подруги Ольги Савинковой, происходившей из зажиточной дворянской семьи.
В три часа ночи 13 апреля, когда все смолянки спали, Кондаурова и Савинкова решили исполнить задуманное. Потом уже говорили, что девушки хотели бежать из института и утопиться в Неве, но когда попытку их бегства раскрыли, вылетели из окна. Как бы то ни было, Кондаурова закрылась простыней и бросилась вниз из окна. За ней последовала ее подруга…
Когда стало понятно, что администрация Смольного института скрывает происходящее и всеми силами препятствует огласке, по Петербургу поползли самые разные слухи. Главным образом, обвиняли внутренние распорядки институтской жизни, установленные нынешней начальницей княжной Ливен. Поговаривали, что в институте развилась система угодничества и «всепослушания», в ученицах воспитывают чувство лести, а порядки угнетают не только воспитанниц, но и педагогов. Некоторых уже уволили за «вольный нрав».
Ходили слухи, что начальница института высомерно обращается с педагогами, что в институте процветает принцип служения слову, а не делу. Будто бы «смолянок» зачастую воспитывают не за серьезные проступки, а за самые невинные проявления живого характера.
В самом Смольном институте публикации о царящих там нравах называли наглой ложью. Представителей прессы вообще не пускали за порог института. Впрочем, некоторые считали, что дело не только в смольнинских порядках, поскольку демонстративные самоубийства среди молодежи стали, без преувеличения, настоящим «веянием времени». А законоучитель и духовник Смольного института священник Егоров и вовсе объяснял поступок Кондауровой ее «ненормальностью».
«Она была нервной экзальтированной натурой, - заявлял он, - часто беседовала со мной и говорили, что она «скверная, не годная для жизни». Она была талантлива и развитие ее шло выше окружающих. Вечное искание чего-то лучшего».
Драма в гимназии
В сентябре того же 1911 года летопись «эпидемии самоубийств» пополнил совершенно дикий и нелепый случай. В кронштадтской мужской гимназии ученик сначала попытался убить своего учителя, а затем покончил с собой. Заголовки газет гласили: «Кровавая драма в гимназии»…
Ненормальные отношения учеников с преподавателем физики надворным советником Белавиным уже давно были замечены в этом учебном заведении. Гимназисты говорили, что своими каверзными вопросами Белавин сбивал с толку лучших учеников по его предмету и вообще не отказывал себе в удовольствии поиздеваться над ребятами, показать свою власть.
Достаточно сказать, что только за две первые недели сентября 1911 года он умудрился поставить 23 двойки! Гимназисты просили его быть более снисходительным, но все было напрасно.
Неожиданная развязка последовала утром 17 сентября 1911 года. В тот день ученик 7-го класса Петр Гаврилов явился в гимназию сильно взволнованным. Видимо, он уже заранее продумал свой план мести: он тщательно готовился к «судному дню» над зарвавшимся учителем.
На уроке физики в физическом кабинете Белавин вызвал Гаврилова к доске и поставил ему плохую оценку, грубо заметив, что виной всему – пропущенные уроки. А дальше случилось то, чего никто совершенно не ожидал. Гаврилов выхватил из кармана револьвер и выкрикнул: «На тебе, мерзавец! Вот тебе за все!». Прогремели два выстрела. Несмотря на близкое расстояние, Гаврилов промахнулся: пули застряли в стене, а Белавин в ужасе бросился бежать из класса.
На Гаврилова тут же набросились его одноклассники, чтобы отнять револьвер, но они просто не успели этого сделать: тот направил пистолет себе в рот и выстрелил. Когда в физический кабинет примчалось гимназическое начальство, юный самоубийца был уже мертв. В его кармане нашли письмо, адресованное на имя матери. В нем, среди прочего, Гаврилов сообщал, что еще два года назад убедился в своей неприсобленности к жизни, но не находил подходящего случая, чтобы покончить с собой.
Вообще, про Петра Гаврилова знали немного. Он был сыном фельдшера, скончавшегося несколько лет назад. «Тихий, спокойный и впечатлительный, Гаврилов производил на всех знавших его и товарищей прекрасное впечатление, - сообщала подробности одна из петербургских газет. - За последнее время, в особенности к конце прошлого учебного года, Гаврилов стал жаловаться на боль в груди и на сильное расстройство нервов. Врачи обнаружили у него зарождающийся туберкулез с сильным понижением питания»…
Динамит в корзине
На этот случай, произошедший в начале апреля 1907 года, публика вообще могла бы не обратить внимание. Речь шла о неудачной попытке самоубийства молодой девицы Евпраксии Зубовой, служившей медсестрой в Боткинской больнице. Сообщалось, что причиной рокового поступка Евпраксии Зубовой, выстрелившей себе в левую сторону груди, явились некие «служебные неприятности».
Девицу отправили в Обуховскую больницу, где Зубова категорически отказалась рассказывать о причинах своего поступка. Рана оказалась неопасной для жизни, и покушения было бы забыто и сдано в архив хроники происшествий, если бы не случайные обстоятельства, которые раскрыли совсем иную картину…
32-летняя Зубова успела отработать медсестрой в «Боткинских бараках» четыре года. Она устроилась туда в 1903 году, предъявив паспорт томской мещанки и служебные рекомендации. По сведениям начальства, работу она выполняла исправно, считалась «аккуратной работницей».
Была она «девушкой среднего развития, вернее, полуинтеллигенткой», и служащих больницы очень удивили появившиеся со временем упорные слухи, что она занимается политикой – будто бы интересуется «освободительным движением» и даже ходит на митинги. А в последние дни марта 1907 года, за несколько дней до попытки самоубийства, в поведении Зубовой заметили какую-то необычную беспокойность и нервозность…
На место выбывшей из штата больницы Зубовой назначили другую медсестру, и администрация больницы распорядилась освободить для нее комнату Зубовой и переписать все ее имущество. И вот ужас! В корзинах обнаружили настоящий террористический склад – два снаряда, наполненных гремучей сместью, два револьвера, два маузера и много патронов. По заключению экспертов, сила снарядов была так велика, что если бы хоть один из них разорвался, то от двухэтажного флигеля, где помещалась квартира Зубовой, не осталось и следа.
Кроме того, в корзинах нашли целую партию нелегальной литературы, в том числе брошюру «Тактика уличного боя», а также издания «Боевой организации» социалистов-революционеров и других террористических партий и организаций. Под плитой на кухне нашли кучку пепла – по всей видимости, перед попыткой самоубийства Зубова сожгла все письма и секретные документы.
Зубова тотчас была арестована, из Обуховской больницы под усиленным конвоем ее перевезли в Литовский тюремный замок, где поместили под охраной в тюремную больницу. На вопросы она по-прежнему отвечать отказывалась.
Сыщики предполагали, что Зубова вряд ли могла быть сознательной «единицей» в партии террористов. Скорее всего, увлекшись идеями революционеров, она являлась пассивным членом «боевой организации» и слепо подчинялась распоряжениям вдохновителей террора. Следствие предполагало, что революционеры-боевики готовили в Петербурге новый террористический акт, который удалось предотвратить, раскрыв тайный склад в квартире медсестры из «Боткинских бараков»…
Сергей Евгеньев
Специально для «Вестей»
