Однажды на одном из петербургских маскарадов австрийский посол в России Карл Фикельмон попал в весьма щекотливую ситуацию: он стал ухаживать за прекрасной незнакомкой, не узнав под маской… свою собственную жену. Возможно, именно эта история легла в основу сюжета оперетты Иоганна Штрауса «Летучая мышь», действие которой происходит на балу русского князя Орловского.
«ЭТОТ БРАК БУДЕТ СЧАСТЛИВЫМ»
Об этом маскараде Долли Фикельмон писала в своем дневнике: «Снова поехала в маске к Энгельгардту, и на сей раз я чудесно развлекалась. Флиртовала с Императором и Великим Князем, оставаясь неузнанной. Фикельмон тоже снизошел до флирта со мной, не подозревая, что любезничает со своей женой».
Костюмы «летучая мышь» были чень популярны на маскарадах. Возможно, когда австрийский посол ухаживал за собственной женой, она была как раз в костюме летучей мыши. Сама Долли отмечала в дневнике: «Маскарад у князя Пьера Волконского. Бал открыла наша группа из 15–16 дам в костюмах летучих мышей, серых и розовых».
Долли, или Дарья Фикельмон, урожденная Тизенгаузен, внучка полководца Кутузова – личность хорошо известная тем, кто любит и знает пушкинскую эпоху. Ей приписывали тайные романы с Пушкиным и императором Александром I.
Со своим будущим мужем Карлом Фикольмоном, в ту пору посланником австрийского императора во Флоренции, она познакомилась во время путешествия по Италии в 1820 году. Ей было тогда семнадцать лет, Фикельмону – сорок четыре года. Говорили, что родственники уговорили Долли на этот брак из-за трудного финансового положения семьи, что это был, скорее, брак по рассудку, нежели по любви.
Сама же Долли Фикельмон утверждала впоследствии, что совершенно искренне влюбилась в знатного ухажера, хотя он и был старше ее на двадцать семь лет. Да и матушка никогда бы не посмела выдать дочь замуж против ее воли…
2 января 1821 года Карл Фикельмон сделал предложение своей избраннице, о чём сообщил в письме Екатерине Ильиничне Голенищевой-Кутузовой - бабушке Долли. О будущей свадьбе узнал император Александр I. Зная Фикельмона «с самой хорошей стороны», выразил надежду, что «этот брак будет счастливым». Свадьба состоялась 3 июня 1821 года.
Семейная жизнь четы Фикельмонов продолжалась тридцать шесть лет. Долли Фикельмон блистала на балах и своей красотой сводила с ума мужчин, оставаясь при этом образцом добропорядочности. Как и ее супруг – пример благородства и честности. Помимо необычайной красоты, современники отмечали в Дарье Федоровне «отменный ум», широту интересов, редкую образованность и истинно европейскую культуру.
Первые годы супружества Долли провела в Неаполе, где Фикельмон c марта 1821 года был дипломатическим представителем Австрии при дворе короля Обеих Сицилий Фердинанда I.
Современники утверждали, что она была верна своему мужу на протяжении всех лет семейной жизни. Другие предполагали, что Долли играет роль счастливой дамы, скрывая грусть в душе. Как бы то ни было, но как раз в первые годы после свадьбы, в Неаполе, в семье Фикельмонов случился разлад, едва не приведший их к разводу. Вероятно, причиной стали ее отношения с блестящим аристократом Фердинандом Ричардом Актоном - сыном Джона Актона, бывшего премьер-министра королевства Обеих Сицилий и фаворита королевы Марии Каролины.
О разладе в семье Фикельмонов упоминал в одном из своих писем дипломат и мемуарист Николай Михайлович Смирнов (впоследствии калужский, затем петербургский губернатор и сенатор), работавший в то время в Италии. Разлад между супругами подтверждают и письма Фикельмона к жене за 1823—1824 годы. Известно также, что часть посланий, относящихся к этому периоду, Дарья Федоровна уничтожила.
Первые годы брака у Фикельмонов не было детей, и Дарья Федоровна взяла в воспитанницы итальянскую девочку из бедной семьи по имени Магдалина. В 1825 году Магдалина была «вверена попечению» сестры Фикельмона Марии-Франсуазы-Каролины. Позднее воспитанница Фикельмонов вышла замуж за французского ювелира. В конце 1825 года в Неаполе Дарья Федоровна родила дочь Елизавету-Александру.
«ДЕВЯТЬ ЛЕТ НЕПРЕРЫВНОГО СЧАСТЬЯ…»
В конце 1828 года Фикельмон был отправлен с дипломатическим поручением в Петербург, чтобы выяснить возможности сближения России и Австрии. Возможно, здесь сыграло свою роль и то, что Дарья Федоровна была в свое время благосклонно принята при петербургском дворе.
Фикельмон справился со своей миссией, и «почва для возможного сближения» двух империй была подготовлена. Дарья Федоровна вместе с мужем приехала в Петербург в конце июня 1829 года. Фикельмоны жили в арендованном посольством особняке князя Салтыкова на Дворцовой набережной. Их светский салон был известен на весь Петербург.
«…Я была разбужена Фикельмоном! – писала Долли Фикельмон в своем дневнике 25 мая 1829 года. - Какое счастье снова, после нескольких месяцев одиночества, волнений и тревог, соединиться с тем, кого любишь всей душой! Такой покой воцарился, наконец, в сердце! Право же, разлука, какими бы причинами она ни была вызвана, — большая ошибка. Жизнь столь коротка, столь ненадежна, что в самом деле непонятно, откуда в нас берется решимость столь расточительно и безоглядно относиться к дарованному Богом счастью!».
Спустя неделю она отметила в дневнике, что настала восьмая годовщина ее свадьбы. «…Всю жизнь в этот день с глубоким чувством признательности буду возносить благодарственную молитву Богу! Существует некая застенчивость в проявлении любых человеческих чувств, в том числе и чувства полного счастья! Следовательно, мне никогда не удастся передать словами, как я счастлива! Но я глубоко ощущаю это…».
В октябре 1829 года Долли Фикельмон исполнилось 25 лет. Чтобы отпраздновать этот день, супруг устроил в ее честь семейный ужин, доставивший ей огромное удовольствие…
«Фикельмон преподнес мне чудесный подарок — шубу за 3 тысячи рублей, - записала Долли в дневнике. - Набросив ее на плечи, я не могла побороть невольного чувства стыда. Я отнюдь не скупа, скорее наоборот, но действительно не знаю, имеем ли мы право одеваться с таким щегольством? Кажется, меня весьма радует, что каждый раз, надевая эту шубу, я буду испытывать некоторую неловкость, потому что она заставит меня думать о тех несчастных, которые страдают от холода!..».
В феврале 1830 года супруги, наконец-то, дали свой первый бал в Петербурге. «Он получился удачным, и я в восторге. Императрица, как никогда веселилась и смеялась. Император даже исполнил со мной попурри, хотя обычно никогда его не танцует. Бал, впервые здесь, продолжался до 5 часов утра. Молодые люди развлекались от души, дамы тоже. Зала была хорошо освещена и умеренно натоплена. В этот наш первый вечер я волновалась за тысячу мелочей. Теперь буду совершенно спокойной за следующие…».
Собственно говоря, именно той зимой и произошел казус, когда муж не узнал свою жену на костюмированном маскараде. На том же балу, как отмечала Долли, ее «особенно потешил и забавлял весь вечер тот уникальный способ, которым я сумела заинтриговать Александра Строганова. Ожидая какую-то даму, он принял меня за эту особу. С того момента от души предавался удовольствию флиртовать с маской, полагая, что нашел именно ту, которую искал. До конца вечера пребывал в этом заблуждении, и ему даже в голову не приходило, что он ошибается».
Отмечая в 1830 году девятую годовщину своей свадьбы, Долли Фикельмон записала в дневнике: «Девять лет непрерывного счастья, ни одного мучительного дня, ни малейшей тучки. (Ох и лукавила Дарья Федоровна! – Ред.) Право же, значительно больше, чем может набраться счастливых дней у многих женщин за всю их жизнь. Я всегда с такой признательностью к Господу, с таким умилением отмечаю этот счастливейший день — праздник для моего сердца. Единственно, что меня огорчает, так это то, что, по моему мнению, Фикельмон не столь совершенно счастлив, как я, ибо трудно представить, чтобы два существа одновременно и в одинаковой степени испытывали чувство блаженства и благополучия».
В ОСАЖДЕННОЙ КРЕПОСТИ
В мае 1838 года Дарья Федоровна вместе с мужем, взявшим отпуск из-за ее болезни, матерью и дочерью уехала за границу, надеясь, что перемена климата и лечение помогут ей. В Россию она больше не приезжала. 3 мая 1839 года в Петербурге внезапно умерла ее мать, Фикельмон похоронил тещу и, снова взяв отпуск по семейным делам, уехал к жене, лечившейся в то время в Экс-ле-Бен.
В июле 1840 года Фикельмон был отозван из России. Он получил почетный пост, однако, судя по переписке супругов, фактически это была опала. Причины, по которым Фикельмона «держали вдали от всех дел», биографам до сих пор неизвестны.
Последний взлет своей карьеры Фикельмон пережил в дни революции 1848 года. Его направили в Милан, где начинались революционные выступления. Однако пребывание в Милане вскоре стало опасным: зимой 1848 года начались вооруженные столкновения населения с австрийскими солдатами. В одной из стычек был смертельно ранен повар Фикельмонов.
Дарья Фёдоровна сообщала сестре: «…Чувствую себя, точно в осажденной крепости. Я не знаю, сколько времени еще Фикельмон должен оставаться здесь, но я буду вне себя от радости, когда мы сможем покинуть этот город. Фикельмон держится, но морально он тоже очень устал».
В начале марта 1848 года Фикельмон получил назначение на должность председателя военного совета Австрии. Супруги выехали в Венецию, оттуда Фикельмон направился в Вену, а Дарья Фёдоровна задержалась. В Венеции она узнала о революции в Австрии. 18 марта Фикельмон стал министром двора и иностранных дел в составе первого конституционного кабинета.
В марте в Венеции была провозглашена республика. Дарья Фёдоровна в Венеции дважды подвергалась аресту, ей удалось выбраться на английском военном корабле, вызванном из Триеста…
После событий 1848 года Фикельмон уже не принимал участия в государственных дела, он полностью посвятил себя литературной работе и имел в ней успех. Последние годы Фикельмоны жили либо в Вене, либо в Теплицком замке у дочери и зятя. Позднее они много времени проводили в Венеции.
Карл Фикельмон умер он в Венеции 6 апреля 1857 года. Дарья Федоровна, несмотря на огромную разницу в возрасте с мужем, пережила его всего на шесть лет: она скончалась 10 апреля 1863 года и была похоронена в семейном склепе князей Кляри-и-Альдринген в селении Дуби близ Теплице.
«НЕВОЗМОЖНО БЫТЬ БОЛЕЕ НЕКРАСИВЫМ…»
Что же касается романа с Пушкиным… Доказательств его нет, однако известно, что поэт, действительно, был частым гостем в посольском особняке на Дворцовой набережной.
Имя Пушкина впервые появилось на страницах дневника Долли Фикельмон в 1829 году. Упоминалось, что Пушкин «ведет беседу очаровательным образом – без притязаний, с увлечением и огнем; невозможно быть более некрасивым – это смесь наружности обезьяны и тигра; он происходит от африканских предков и сохранил еще некоторую черноту в глазах и что-то дикое во взгляде».
Затем Пушкин еще не раз фигурировал в дневнике Дарьи Федоровны. Летом 1831 года она записала: «Пушкин прибыл из Москвы со своей женой, но вовсе не желает ее показывать. Я видела ее у Maman. Это очень молодая и прекрасная особа, стройная, гибкая, высокая, с лицом Мадонны, чрезвычайно бледным, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, с не то чтобы косящим, но неопределенным взглядом, нежные черты, красивые черные волосы. Он сильно в нее влюблен; рядом с ней еще более бросается в глаза его некрасивость, но когда он заговорит, забываешь о тех недостатках, которые мешают ему быть красивым. Он говорит так хорошо, его разговор интересен, без малейшего педантизма и сверкает остроумием».
И, наконец, 10 февраля 1837 года Долли Фикельмон в отчаянии записывала в дневнике: «Сегодня Россия потеряла своего дорогого поэта, горячо любимого Пушкина, этот прекрасный талант, полный гениальности и силы! И какая печальная и горестная катастрофа заставила угаснуть этот прекрасный сияющий светоч, которому, казалось, было предназначено все сильнее и сильнее озарять все вокруг и у которого, как представлялось, впереди еще долгие годы!...».
Дальше она подробно описывала историю, которая привела к роковой дуэли, а в конце восклицала: «Эта зловещая история, что зародилась среди нас, подобно стольким другим кокетствам, и на наших глазах углублялась, становилась все серьезней, мрачней и плачевней, могла бы послужить обществу большим, поучительным уроком несчастий, к которым могут привести непоследовательность, легкомыслие, светские толки и неблагоразумие друзей. Но сколько тех, кто воспользуется этим уроком?! Напротив — никогда еще петербургский свет не был так кокетлив, легкомыслен и так безрассуден в салонах, как этой зимой!.. Печальна эта зима 1837 года, похитившая у нас Пушкина, друга сердца маменьки».
