«Как благодарить Вас, изящнейший, нежнейший друг, за торопливую, милую весть о себе? Кинуться Вам в ноги и в умилении поцеловать одну из них, а буде можно, то и обе – Вы не велите, находите это унижением, а я вижу тут только понижение, взять одну из Ваших рук и почтительно-страстно приложиться к ней: пальцы закованы в броню колец, которые охлаждают пыл поцелуя. Заплакал бы от радости, да кругом все чиновники, я на службе был (когда пришло письмо), подумают, не рехнулся ли я…».
Это строки из письма писателя Ивана Гончарова свой возлюбленной Елизавете Толстой. Увы, любовь была безответная, она принесла Ивану Александровичу немало душевных страданий…
«Гончаров продолжает вздыхать…»
Первым сильным увлечением писателя его биографы считают отношения с юной гувернанткой Варенькой. Правда, он познакомился с ней, когда ему было уже 37 лет.
«Скорее всего, это было увлечение, может быть, и сильное, но никак не любовь. Сердечный диалог Гончарова и провинциальной гувернантки не мог вестись на равных! - считает писательница Магда Кешишева. - Уехав из Симбирска, Гончаров прислал Вареньке книги и весточку. Через несколько лет Варенька вышла замуж, переехала в Питер, где снова встретила Гончарова. Он помог ей устроиться на работу классной дамой, потом начальницей Сиротского института»…
Так уж сложилось в жизни Ивана Гончарова, что дам сердца он находил в доме художника Николая Майкова. С его семьей он познакомился после того, как после окончания Московского университета переехал в Петербург, поступил переводчиком в Министерство финансов, где прослужил почти двадцать лет. Гончаров стал завсегдатаем литературных вечеров, которые устраивали Майковы.
Екатерину Майкову, с которой он якобы писал героиню «Обрыва», нельзя было назвать красавицей. Однако одна из современниц сообщала: «Гончаров был от нее без ума». Он проводил около нее целые часы, часто усаживал за рояль и просил спеть арию из оперы «Норма». Когда Кате было шестнадцать лет, ее выдали замуж за писателя Владимира Николаевича Майкова. Позже она бежала с разночинцем, бросив любящего мужа и троих детей…
Переводчик Владимир Андреевич Солоницын вспоминал о встрече Нового, 1843-го года, в семье Майковых: «Были Толстые, Юлия, все наши мужчины и Наталья Александровна с пепиньерками… Потом было лакомство, чай… Я сидел за другим столом и… оградив себя с одной стороны Гончаровым от двусмысленных глазок Челаевой…».
Челаева, судя по всему, была одной из воспитанниц Екатерининского института, где на институтских «пятницах» часто бывал Гончаров. В тех же письмах Солоницына есть фраза: «Гончаров продолжает вздыхать о Челаевой»…
В 1855 году все в том же доме Майковых Гончаров был пленен Елизаветой Васильевной Толстой. Познакомились они гораздо раньше. Биографы писателя указывают на февраль 1843 года. Ей было четырнадцать (а по другим данным – шестнадцать) лет. Именно тогда Гончаров сделал запись в ее альбоме.
Запись весьма характерная: «Один знаменитый поэт оставил нам на память вдохновенные строки перед отъездом своим в дальние края; другой тем же напутствовал Ваше кратковременное удаление отсюда, и все поэзия! И весь альбом дышит ею: сколько стрел, амуров, сердец, все следы побед, трофеи юности! Что сказать мне? И чем же? Прозой! Но ведь поэзия — вымысел! А проза, хотя язык скудный, но язык действительности, следовательно, правды. Позвольте же мне этим языком выразить — и сожаление о Вашем удалении от нас, и благодарность за дорогие минуты Вашего пребывания здесь, и желание Вам светлой и безмятежной будущности».
«Я часто благословляю судьбу…»
Гончаров полюбил Елизавету Толстую трепетно и нежно. «Ваша дружба – как легкий, прохладный ветерок в летний день, нежит, щекочет нервы, приятно шевелит их, как струны, и производит музыку во всем организме, - писал Гончаров Елизавете Толстой 25 октября 1855 года. - Моя – как воздух, проникает всюду, всего касается, заходит в легкие: надо уйти на дно морское, чтоб защититься от него. Хорошо, если б она сделалась такою же необходимостью для Вас…».
Спустя две недели Гончаров вопрошал в послании к Елизавете: «…И что это за потребность говорить с Вами, которою я одержим? Как ее обуздать? Вы принимаете деятельные меры к тому, т. е. упорно молчите, и все не помогает: вот я говорю, и говорю с такой охотой, которая похожа на страсть…
Да, скажите, Вы не сердитесь ли на меня, что много пустяков пишу? Или не сердятся ли на Вас, что Вы пишете? Скажите откровенно – я не буду, пожалуй, хотя… совсем не – хотя, а нехотя. Наконец – ответите ли хоть на это письмо? Скажете ли о причине молчания? Заняты ли кем-нибудь так, что недосуг, или нет ли речи о замужестве? Надеюсь, что Вы первому мне сообщите эту новость…».
Она чаще всего молчала, не отвечала на письма. В одном из них Гончаров назвал ее «гордой, прекрасной богиней». Тем счастливей был писатель, когда получал ответ. «Наконец Вы, богиня Елизавета Васильевна, решились нарушить Ваше молчание и порадовали одного из смертных ласковым письмом. Благодарю Вас как за него, так и за дружеское и лестное для меня Ваше желание иметь мой портрет…», - читаем в его письме от 23 декабря 1855 года.
«Он испытывал тревожное и беззащитное чувство по отношению к этой необыкновенно миловидной, красивой и одухотворенной женщине. Встреча оказалась судьбоносной. Все дело в том, что именно Елизавета Толстая является прототипом Ольги Ильинской в романе «Обломов». Каждое слово в письмах писателя к ней, каждое пророненное ею в ответ слово многое могут прояснить в гончаровском шедевре», - уверен писатель-литературовед Владимир Иванович Мельник.
Писателю казалось, что, полюбив Елизавету Толстую, он как будто бы родился заново. «…Я часто благословляю судьбу, что встретил ее: я стал лучше, кажется, по крайней мере с тех пор, как знаю ее, я не уличал себя ни в одном промахе против совести, даже ни в одном нечистом чувстве: мне все чудится, что ее кроткий карий взгляд везде следит за мной, я чувствую над своей совестью и волей постоянный невидимый контроль», — признавался писатель.
Однако ответного чувства со стороны Елизаветы Толстой писатель так и не встретил. И, наверное, вовсе не потому, что разница в возрасте между ними составляла пятнадцать лет. По тем временам это был сущий пустяк. Дело было все-таки в другом: Гончарову явно не хватает блеска и задора, а Елизавете хотелось веселой и беззаботной жизни. Гончаров и сам признавал отсутствие у себя сильных эмоций и страстей, даже письма к друзьям подписывал как «господин Де Лень».
Ей, конечно, льстило, что такой известный писатель ее обожает. Но ответных чувств она, по всей видимости, к нему не питала. В одном из ее писем Гончарову проскользнули такие слова: «Можно гордиться дружбою такого человека». Увы, только дружбой…
«Прощайте, мой чудесный друг»
Спустя некоторое время Елизавета Толстая собралась замуж за молодого красавца-офицера Александра Илларионовича Мусина-Пушкина. Известие о том, что он отвергнут, стало для Гончарова страшным ударом. Он все-таки считал, что к тому времени был уже состоявшимся мужчиной, способным сделать счастливой свою избранницу.
Мусин-Пушкин приходился Елизавете родственником, причем не таким уж и дальним: они были двоюродные брат и сестра. Церковь не приветствовала подобные браки, и Елизавета обратилась за помощью… к Гончарову, чтобы он, используя свои связи, помог ей получить разрешение на свадьбу. Ради счастья Лизы Гончаров переступил через себя и добился в Синоде разрешения на брак.
В прощальном письме к Елизавете он писал: «А теперь прощайте… мой чудесный друг, моя милая, умная, добрая, обворожительная… Лиза!!! Вдруг сорвалось с языка. Я с ужасом оглядываюсь, нет ли кого кругом, и почтительно прибавляю: прощайте, Елизавета Вас[ильевна]. Бог да благословит Вас счастьем, какого Вы заслуживаете. Я в умилении сердца благодарю Вас за Вашу дружбу, которая греет меня, старика». «Старику», кстати, не было еще и сорока пяти лет…
Свадьбу Елизавета Толстая и Александр Мусин-Пушкин сыграли 25 января 1857 года. А ровно через год, 25 января 1858 года, у них родился первенец – сын, названный Семеном.
Что же касается Гончарова, то после трагической любви он ушел в свои переживания, которые помогли написать ему летом того же 1857 года роман «Обломов». В героине Ольге Ильинской он снова переживал свою страстную любовь к Толстой, в ее облике запечатлел черты Елизаветы Васильевны. Как отмечает литературовед Владимир Мельник, Елизавета Толстая, как и Ольга Ильинская из «Обломова», горда и тщеславна, ей не дано правильного, полного понимания того, что есть любовь…
Долгие годы верным другом Гончарова, умеющим выслушать и понять, была Юлия Дмитриевна Ефремова, родственница Майковых. В их отношениях не было высоких страстей и романов, они просто переписывались, Гончаров доверял ей свои самые сокровенные мысли и всегда находил душевный отклик.
В августе 1857 года Гончаров писал ей из Мариенбада: «Вот уж шестая неделя, несравненный друг мой Юлия Дмитриевна, как я живу в Мариенбаде… Я вспоминаю о Вас беспрестанно… потому что – помните – как Вы на весь мир трещали, что я поеду, напишу роман, ворочусь здоровый, веселый – etc. etc. Как мне было досадно тогда на Вас: какими пустяками казалось Ваше пророчество…».
Загадка «Агр. Ник.»
Поддерживал Гончаров близкие отношения и с Софьей Андреевной Никитенко - дочерью известного петербургского профессора и цензора Александра Никитенко. Начало их дружбе было положено в 1860 году, когда она переписывала черновые листы второй части будущего «Обрыва». По словам Гончарова, он испытывал к ней искреннюю «дружбу-любовь без влюбленности».
Из их переписки биографам Гончарова стал известен еще один женский персонаж в жизни писателя – речь о некоей «Агр. Ник.», к которой Гончаров испытывал трагическую любовь и, возможно, сделал ее прототипом Веры в «Обрыве».
Они познакомились в 1868 году и очень скоро прекратили отношения. Как отмечают литературоведы, в курсе всех подробностей их взаимоотношений была, вероятно, только Софья Никитенко. В письме к ней от 25 мая 1868 года Гончаров предупреждал: «Если познакомитесь с Стасюлевичем, помните, что он знает от меня только о романе, об отношениях его к женщинам и ничего обо мне самом».
Полное имя «Агр. Ник». исследователям установить не удалось. Гончаров тщательно скрывал все детали этой истории…
Пережив свои влюбленности, Гончаров впоследствии относился к ним как к тяжелым болезням. Со временем к разговорам о семье Гончаров стал относиться крайне болезненно, эта тема для него была запретной.
В одном из писем к своему другу юристу Анатолию Федоровичу Кони он замечал, что «женщины, конечно, играют огромную роль, но это тогда весело, удобно, приятно, когда сношения с ними имею значения комедий». Тогда это придает «бодрость, игру, живется легко, не мешает делу и делам». Но когда мужчина начинает любить «горестно и трудно», происходит беда.
«Именно такие драмы уносят лучшие наши силы, можно сказать, обрывают цвет сил и отводят от дела, от долга, от призвания. Последнее все я говорю про себя… поклонник, по художественной природе своей, всякой красоты, особенно женской, я пережил несколько таких драм и выходил из них, правда, «небритый, бледный и худой», победителем, благодаря своей наблюдательности, остроумию, анализу и юмору. Корчась в судорогах страсти, я не мог в то же время не замечать, как это все, вместе взятое, глупо и комично», - отмечал Гончаров.
И далее из того же письма: «Словом, мучаясь субъективно, я смотрел на весь ход такой драмы… тут смесь самолюбия, скуки, плотской нечистоты, и отрезвлялся, с меня сходило все, как с гуся вода. Но обидно то, что в этом глупом рабстве утопали иногда годы, проходили лучшие дни для светлого, прекрасного дела, творческого труда. Я и печатно называл где-то такие драмы — болезнями… Это вовсе не любовь, которая (то есть не страсть, а истинно доброе чувство) так же тиха и прекрасна, как дружба».
В итоге писатель стал убежденным холостяком. Детей у него не было. После смерти своего слуги Карла Трейгута он помогал его вдове и детям, которые получили благодаря ему хорошее воспитание и образование.
Кстати, что касается Елизаветы Васильевны Толстой… Ее муж Мусин-Пушкин умер рано. А сын Семен, который стал вольнослушателем в столичном университете, а во время русско-турецкой войны был военным корреспондентом петербургских газет, впоследствии был обвинен в казенной растрате и покончил жизнь самоубийством.
Сергей Евгеньев
Специально для «Вестей»
