— Михаил Григорьевич, про каких советских граждан, оказавшихся во время войны в Италии, идет речь?
— В основном, это были бывшие военнопленные Красной армии, бежавшие из неволи. В отличие от большинства бывших военнопленных других наций (англичан, американцев), они отвергали предлагаемую возможность ухода с Апеннин в нейтральную Швейцарию, предпочитая оставаться в боевом строю. И это было очень важно, поскольку они олицетворяли в Италии триумфальную, в особенности после Сталинградской битвы, Красную армию. Кроме того, они имели боевой опыт и нередко становились боевыми инструкторами для местных народных мстителей, порой еще никогда не державших в руках оружия.
В партизанской зоне во Фриули, на северо-востоке Италии, в конце августа и особенно в осенние месяцы 1944 года активно действовал батальон «Сталин». В тех же краях действовал батальон «Чапаев», на его счету были многочисленные успешные операции против немецких нацистов и итальянских фашистов. За смелость и отвагу итальянцы называли бойцов этого батальона «красными дьяволами».
Партизанская война в Италии против фашизма вне сомнения рассматривалась ее советскими участниками как в том числе и борьба за возвращение на Родину. Мемуарная и прочая литература полна свидетельств о тоске бывших пленников и угнанных «остовцев» по родному краю, об их страстной мечте вернуться к оставленным семьям.
Советские партизаны, дождавшиеся победы, исполнили эту свою мечту, хотя их возвращение в СССР было трудным — через фильтрационные лагеря и, порой, после разных мер наказаний. Но вернулись не все… Несколько участников Сопротивления предпочло, по позднейшей терминологии, невозвращенство. Их было совсем немного: около десятка на шесть тысяч человек.
— Однако эти случаи весьма показательны?
— Конечно. Вот, к примеру, Александр Васильевич Улитин, имевший боевое прозвище «Горький», по родному городу. Весной 1945 года он оказался на распутье: он был настроен вернуться на родину, а его жена, итальянская связная Ида Пиччинин, не желала покидать Италию.
Известно, что летом 1945-го он был в репатриационном пункте в Бари, откуда шел главный поток бывших партизан в СССР. Однако, проведя там некоторое время, Улитин вернулся к своей итальянской супруге и вскоре зажил как обычный семьянин. У них родилось двое сыновей.
По официальной версии, он даже ездил из Фриули в Бари (а это дальний путь) ради того, чтобы повидаться с боевыми товарищами. Можно предположить, что беседы с ними зародили у него сомнения в возможности «гладкого» возвращения на Родину.
Об этом свидетельствует и тот факт, что он дождался кончины Сталина и очевидного смягчения советского режима. 17 сентября 1955 года вышел Указ Верховного Совета СССР «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Отечественной войны 1941–1945 гг.», 7-й параграф которого гласил: «Освободить от ответственности советских граждан, которые в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. сдались в плен врагу или служили в немецкой армии, полиции и специальных немецких формированиях». В конце указа говорилось об облегчении въезда в СССР членам семей репатриантов «независимо от гражданства» (ранее советские власти не признавали браки своих граждан с иностранцами).
На следующий год после выхода указа Улитин убедил жену уехать вместе с ним и двумя сыновьями в СССР. В советском генеральном консульстве в Милане им оформили необходимые документы, и семья отправилась в дальний путь. Однако в Вене произошло нечто непонятное: жена Улитина вроде бы почувствовала себя плохо, и им всем пришлось вернуться в Италию. Что действительно случилось, неизвестно, нельзя исключить и сложный личный мотив: скорее всего, Ида знала, что у ее мужа в России осталась первая жена, долгие годы ждавшая его возвращения, и боялась возможных драм.
Фиаско с репатриацией Улитина было преподнесено местной прессой, выступавшей в духе холодной войны, как окончательный выбор им свободного мира в противовес тоталитарной системе.
— И в этом была доля истины?
— Трудно сказать. Как бы то ни было, Улитин более не предпринимал попыток к возвращению и посетил родные края уже только в 1992 году, после распада СССР. Я в свое время разыскал ветерана и поговорил с ним по телефону, но навестить, увы, не успел… Иногда звоню его сыновьям, они носят фамилию Улитиных, но по-русски не говорят…
Другая история – про Михаила Яковлевича Иванова, родом из деревни Сельцо (ныне Дедовичского района) Псковской области. 17 февраля 1942 в возрасте семнадцати лет он был призван в Красную Армию, вскоре попал в плен. Около года находился в концлагере для военнопленных в Белоруссии, а в 1943 году, подавленный тяжелейшими условиями, принял-таки предложение нацистской военно-строительной организации Тодта работать в Германии.
Из Берлина после фактической оккупации осенью 1943 немцами Северной Италии его перевели в Брешию, где бывшие пленные в униформе Тодт должны были патрулировать разного рода объекты. Они жили в охраняемых бараках, но по воскресеньям могли свободно перемещаться по городу. В один из таких воскресных дней Михаил Иванов познакомился с подпольщиками, которые в итоге и организовали его побег к партизанам — вместе с еще несколькими пленными.
У гарибальдийцев, получив партизанское прозвание Миша, он вошел в состав «автономной русской группы» из двадцати красноармейцев. После ряда боевых акций летом 1944 года Иванов попытался покинуть Сопротивление и уйти в нейтральную Швейцарию. Не исключено, что на него повлиял печальный конец его товарища Николая Панкова, командира «автономной русской группы»: тот был казнен итальянскими партизанами, посчитавшими его слишком анархичным и жестоким по отношению к местному населению. Эту печальную историю долгое время скрывали от общественности.
Зиму 1944–1945 годов Иванов укрывался у крестьян-антифашистов, в том числе у Оресте Дзубани в селении Маркено, близ Брешии. Дочь крестьянина Ноэми и стала женой бывшего партизана.
По окончании войны Иванова беспокоили сведения о том, что в СССР всех, кто оказался по другую сторону фронта, считают изменниками Родины. Да и его послужной партизанский список был невелик: в полученном в ноябре 1945 аттестате об участии в Сопротивлении стоял период «пять месяцев и семь дней».
— И он принял решение не возвращаться?
— Да. В августе 1945-го он женился на Ноэми Дзубани, затем родилось две дочери — Надя (в Италии это и полная форма имени) и Алессандра.
Михаилу удалось устроиться на оружейную фабрику в Брешии, где он проработал 35 лет — до выхода на пенсию. Первая его встреча с русскими соратниками произошла только в 1974 году, в 1990-е встречи стали регулярными, но на родину Михаил не возвращался… Его внучку назвали в честь русского дедушки — Микела, при этом она носит фамилию Ivanov в форме мужского рода, поскольку в итальянском языке фамилии не изменяются по родам… Микела Иванов передала мне ряд ценных семейных документов.
О Викторе Пирогове, партизанское прозвание Модена (по городу Модена — вероятно, там состоялось его боевое крещение), известно много: это был видный деятель Сопротивления, участвовавший во многих операциях. В Италии он был командиром Русского батальона 144-й Гарибальдийской бригады, особенно отличившись в операции «Томбола». Операция была дерзкой: 4 марта 1945 года итальянские и советские партизаны, действуя совместно с группой британских десантников-парашютистов, разгромили нацистский гарнизон близ Модены.
По окончании войны Пирогов, женившись на соратнице, партизанской связной Нальфе Бонини, некоторое время оставался в Италии, а затем чета уехала в Венесуэлу, где бывший партизан, получивший награду от итальянского правительства, скончался в 1990-е годы…
Лаврентий Варденович Джапаридзе, попав в плен, согласился на вербовку в восточные легионы, но бежал в Италию, где влился в партизанское движение в пьемонтской долине Оссола. Во время войны он познакомился и сблизился с партизанской медсестрой Марией Перон. Когда после войны Мария Перон спросила его, почему он медлит с возвращением на родину, то получила ответ: «Я останусь и женюсь на тебе». Лаврентий и Мария поженились в августе 1945 и обосновались в Пьемонте. В конце прошлого века он несколько раз приезжал в Тбилиси.
— Но были и партизаны, которые, женившись на итальянках, по окончании войны все-таки решились вернуться в СССР?
— Да, причем об одном из них, бакинце Нури Алиеве, мне доводилось писать не раз. Обвенчавшись, после обряда крещения (в тот же день), в 1946 году с Джиной Негрини в русской православной церкви в Милане, он решил остаться в Италии, но его жена, убежденная коммунистка, настояла в 1947 году на отъезде в СССР.
После долгого пребывания в фильтрационном лагере в Лиенце она, надломленная неясной ситуацией (брак с иностранкой, тем более церковный, не признавали), вернулась домой, в то время как Нури отправился в Баку. Затем он, однако, попытался вернуться в Италию к Джине, но был арестован на границе и осужден на десять лет лагерей за «шпионаж». После освобождения долгие годы жил в Костроме…
Более настойчивыми оказались бывший партизан Петр Васильевич Зеленин и Кончетта (Кончеттина) Лакава, которым удалось-таки въехать в Советский Союз. Познакомились они в 1944 году во время бомбежки в миланском фабричном предместье Сесто-Сан-Джованни, где Петр Зеленин, находившийся в плену, был на принудительных работах.
В сентябре 1944-го Петр бежал из лагеря, перешел на подпольное положение и укрывался в семье Кончеттины. В ноябре ему удалось уйти в 52-ю бригаду имени Гарибальди. После карательных операций отряд Зеленина был рассеян противником. Петру и его товарищам чудом удалось найти убежище в Швейцарии.
В марте 1946 он вернулся в Италию за Кончеттой, у которой тем временем родился от него сын. В Милане они получили необходимые документы. Наверное, сыграло роль рождение сына. Затем их направили в Австрию в фильтрационный лагерь № 300, где семья ждала четыре месяца, пока не было получено особое разрешение для Кончетты Лакавы. В конце концов они прибыли на малую родину Петра Зеленина в Оренбуржье. По нашим сведениям, это единственный случай, когда итальянской гражданке удалось приехать в СССР почти сразу после войны.
— Как ее приняли родные Петра Зеленина?
— Как его спасительницу, ведь они считали его пропавшим без вести. Когда ее спрашивали, как она решилась уехать из Италии, она отвечала, что всему виной голубые глаза Петра…
Жили они в селе Новомихайловка Ново-Покровского района Чкаловской области (Оренбург в 1938-1957 годах именовался Чкаловым). Петр сначала устроился охотником по заготовке пушнины (он прекрасно стрелял), затем работал на заводе.
У Петра и Кончетты родилось трое детей, но двое из них – сыновья – умерли в детстве. Выжила дочь Нелли, родившаяся в 1948 году. Но семья, увы, распалась. Петр ушел к своей первой жене, на которой был женат еще до войны. Кончетта в 1956 году после развода переехала с детьми в город Новотроицк. Родные говорят, что у нее были даже мысли вернуться обратно в Италию… Но не сложилась, и она многие годы проработала в жилищно-коммунальном отделе треста Новотроицкметаллургстрой, была ветераном труда.
Кончетта любила русскую литературу, много читала, но говорила до конца жизни с акцентом. Поскольку ее отца звали Паоло, в советских документах она значилась как Кончетина Павловна (хотя Кончеттина – уменьшительное, и должно быть с удвоенным «т»). Она ушла из жизни в начале 1993 года, пережив на три года Павла Зеленина.
Ее кумиром был Робертино Лоретти. «Пой, сынок, о моей родине», — говорила она, и слезы текли по ее щекам… По словам ее дочери Нелли Королевой, мама оставила на земле русской хорошую память, ее любили и помнят по всей день.
