Коллаж Ирины МАКСИМЕНКО
«Милая Маша, вчера я… продал 2-е издание моих драматических переводов. Мне и во сне-то не снилось, что мои переводы кому-нибудь понадобятся, я об них и думать забыл; и вдруг нашелся покупатель. Продал я довольно выгодно… Он принесет деньги сегодня или завтра; я и пошлю их тебе. Эти деньги уж совсем неожиданные, это, что называется: «Бог на шапку послал». Стасюлевич находит, что я сделал очень выгодную сделку…». Это строки из письма знаменитого драматурга Александра Островского своей жене, датированного 30 ноября 1885 года. Казалось бы, где тут о любви? Но почти все письма Островского супруге были очень деловыми. Почти в каждом речь шла о деньгах, средств хронически не хватало. Какая уж тут романтика!..
«НЕВЕНЧАНЫЙ БРАК»
Но романтическая любовь в жизни Александра Островского, со дня рождения совсем недавно исполнилось двести лет, все-таки была, и не одна. Ему было двадцать четыре года, когда он познакомился с простолюдинкой Агафьей Ивановной (фамилия ее неизвестна), жившей неподалеку от него в Замоскворечье. Поначалу писатель ходил к ней в гости. Даже прислушивался к советам необразованной, но очень доброй и обаятельной девушки, в том числе и касательно его творчества.
Когда про эту «дружбу» узнал отец, он пригрозил лишить Островского наследства, если отношения пойдут дальше. Юноша жениться не собирался, но не мог расстаться с любимой, в том числе и потому, что она забеременела. Так, без церковного брака, осуждаемый родственниками, Островский стал жить с Агафьей…
Другим увлечением драматурга стала Любовь Павловна Никулина-Косицкая. Она была родом из семьи крепостных крестьян Нижегородской губернии. Семье удалось выкупиться у помещика. В 1844 году, обладавшая прекрасным голосом, она поступила на сцену Нижегородского театра. Талант привел ее в Москву: сначала — в театральную школу, затем в Малый театр. Там ставили свои пьесы почти все знаменитости тогдашней отечественной драматургии.
По воспоминаниям современников, что вся Москва бежала смотреть на Косицкую. Актриса Стрепетова так описывала Любовь Косицкую: «…с гладко причесанными волосами, с красивыми, хотя немного крупными чертами круглого прямого русского лица и тихим, спокойным взглядом очаровательных серо-голубых глаз, которым большие чёрные ресницы придавали особую ясность выражения».
В 1851 году Косицкая вышла замуж за актера Никулина, после чего приобрела двойную фамилию Никулина-Косицкая. Муж постоянно ревновал ее к Островскому, поскольку она благоговела перед драматургом и мечтала о ролях в его пьесах.
Сохранилось несколько писем актрисы к драматургу. В одном из них она писала: «Ну, да как ты воротишься, мой милый поэт, так я о многом буду говорить с тобой». Сначала их отношения не заходили дальше разговоров. Но вскоре тон ее писем изменился: «…я горжусь любовью вашей, но должна потерять ее, потому что не могу платить вам тем же, но потерять дружбу вашу — вот что было бы тяжело для меня, не лишайте меня этого приятного и дорогого для меня чувства, если можете».
Но ведь Островский не был свободен: он состоял в «невенчаном браке» с Агафьей Ивановной. Однако и со страстью, которую он испытал к Косицкой, драматург ничего поделать не мог. Актриса чувствовала его пыл и использовала его в профессиональных целях. Она писала Островскому: «…Мне нужна для бенефиса пьеса, которая бы помогла мне и моим нуждам… одно ваше имя могло бы сделать хороший сбор, если вы не разучились делать добрые дела, то сделайте для меня одно из них, нет ли у вас пьески, разумеется вашей, дайте мне её для бенефиса…».
После того, как в 1859 году Любовь Косицкая сыграла Катерину в «Грозе» на сцене Малого театра, драматург и актриса еще больше сблизились. Но Косицкая все-таки была не слишком увлечена Островским. В одном из писем ему она написала: мол, она не может платить ему тем же, простите…
Островский потребовал объяснений. Оказалось, что актриса, к тому время уже овдовевшая, влюбилась в молодого и ветряного купца Соколова. Тот промотал свое состояние и взялся за деньги актрисы. Разорив ее, отправился на поиски новой богатой пассии.
Эта история подкосила Любовь Павловну. В 1865 году она написала Островскому прощальное письмо: «Я пишу Вам это письмо и плачу, все прошедшее, как живой человек, стоит передо мной: нет, не хочу больше ни слова, прошедшего нет больше нигде…». Ей пришлось продавать собственное имущество, даже некоторые платья… В 1868 году 41-летняя актриса умерла. А годом ранее ушла из жизни Агафья Ивановна.
«ВО МНЕ БЕС СИДИТ…»
Наверное, уход этих двух женщин подвел определенную черту под страстями Островского. Потому что уже в 1869 году он женился. Ему было уже сорок шесть лет, супруга была почти в два раза младше…
С Марией Бахметьевой (ее сценическое имя – Васильева 2-я) они были знакомы уже несколько лет: пересекались в театре. Она была актрисой, играла в постановках Островского, в частности, исполняла роль Лизы в «Воспитаннице» Островского.
Как отмечают исследователи, особым артистическим талантом она не обладала, но отличалась своеобразной красотой южного типа. Играла на гармони, была страстной любительницей пения, особенно цыганских романсов. В 1890 году в своем дневнике она писала: «Я больше всего люблю себя за то, что во мне бес сидит и мне бывает весело»…
В рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский дом) хранятся письма Островского к жене. Сюда они были переданы из семейного архива потомков драматурга его внучкой Марией Михайловной Шателен - дочерью Марии Александровны Островской и академика Михаила Андреевича Шателена.
Писем очень много, ведь, как отмечают исследователи, отлучаясь из Москвы в Щелыково (если Мария Васильевна оставалась в Москве), уезжая в Петербург, путешествуя по Волге, по Кавказу, а также во время пребывания Марии Васильевны с дочерью в Крыму Островский вел с нею аккуратную систематическую переписку. Обычно он писал ей через два дня на третий.
Первое из сохранившихся писем Островского к Марии Васильевой датируется 12 мая 1864 года. Тогда он, по заведенному обычаю, отправился на лето в отцовское имение Щелыково Костромской губернии.
«Милочка Маша, доехали мы благополучно и очень покойно, - писал Островский. - Не знаю, что будет дальше, а теперь я здоров совершенно. В Нижнем я провел день довольно скучно, потому, что знакомых почти никого не застал, спектакля не было. Завтра я буду в деревне, начну гулять, пить молоко, и скоро уведомлю тебя, какую перемену произведет во мне деревенская жизнь. Напиши мне поскорее, как твое здоровье; пиши, милочка, чаще,— пиши все, что в твою головку придет… Извини, милочка, писать больше некогда. Будь здорова, моя ангел! Не скучай! Целую тебя».
«Милочка Маша, за что ты меня упрекаешь, я не понимаю. Я пишу тебе через день, - писал Островский из Петербурга в январе 1865 года. - Сегодня десятый день, как я поехал, а я посылаю тебе пятое письмо. Зачем ты себя напрасно расстраиваешь! Если бы я был болен, я бы тебе написал… Деньги тебе посылаю сегодня же. Часы тебе купил и привезу с собой. Об одном я только молю бога и прошу тебя заботься о своем здоровье, мне только и нужно, да перестань не доверять мне. Пора тебе убедиться, как я тебя люблю. Глупушка ты моя, ради самого бога, будь ты повеселее и попокойнее! Целую тебя всю».
«ДЛЯ ВАС Я И ХЛОПОЧУ И СТАРАЮСЬ»
Они еще не были женаты, а денежный вопрос в письмах уже фигурировал вовсю.
«Милочка Маша. Я уж писал тебе, что приеду около половины августа, до тех пор ты займи у кого-нибудь денег; а я по приезде получу с театра, я уже писал Давыдову, чтобы он приготовил», - писал Островский из Щелыково в конце июля 1867 года. Николай Иванович Давыдов был казначеем московской дворцовой конторы, артистом-любителем, мужем сестры Островского.
«Милочка Маша, меня то и задерживает в Петербурге, что я не могу до сих пор получить никаких денег, - сообщал Островский 1 октября 1867 года. - За итальянскую пьесу выдадут завтра или послезавтра, и я тебе сейчас же перешлю. За либретто Серова получу бог знает когда. Кроме того, у меня здесь вдруг открылось дело, о котором я прежде и не думал, и от которого у меня многое зависит, я его непременно должен кончить здесь: это дело, кроме денег, может принести мне очень много пользы. Я теперь сижу и занимаюсь, почти нигде не бываю… Здоровье мое довольно хорошо. Все знакомые тебе кланяются. Целую тебя».
Вероятно, речь шла о гонораре за перевод с итальянского комедии Итало Франка «Великий банкир».
Спустя несколько дней Островский писал Марии из Петербурга: «Милочка Маша, посылаю тебе деньги 100 р.,— из них отдай за квартиру. Теперь я свои дела кончаю и скоро буду в Москве. Будь здорова. Целую тебя и деток».
«Милочка Маша, ты пишешь, что я забыл вас, - сетовал драматург. - Это неправда, я оттого и живу в Петербурге, что помню об вас,— для вас я и хлопочу и стараюсь. Нельзя же мне приехать в Москву без денег, а я здесь случайно нашел такое дело, которое нам доставит много, очень много денег, надобно же его кончить. И я не ленюсь, я не сплю ночи, работаю для вас, кабы ты посмотрела, как я похудел. Я ложусь в 4 часа ночи и встаю в 8-м для того, чтоб поскорее кончить дело и уехать в Москву. Скоро ты увидишь, какой мне и тебе почет в Москве будет. Через неделю я, вероятно, кончу свои дела и сейчас же приеду в Москву. До свидания. Целую тебя и деток».
«ПРОДАЛ ОЧЕНЬ ВЫГОДНО…»
Может показаться странным, что Александр Островский едва ли не в каждом письме упоминал о деньгах и о проблемах, с ними связанными. Но, действительно, он был профессиональным литератором и жил за счет гонораров. Почти в каждом письме в редакцию «Современника», в котором печатали его произведения, Островский обращался с просьбой о деньгах. Писал Ивану Панаеву, соредактору журнала: мол, Николай Алексеевич Некрасов обещал ему в случае надобности деньги от редакции вперед. «Мне теперь не только надобно, но и необходимо: нет к празднику ни копейки. Сделайте милость, пришлите рублей 150. Кроме Вас, мне взять денег негде». Некрасов обычно не отказывал…
Островский постоянно стремился заверить жену, что дела идут неплохо, что на ближайшее время семья будет существовать безбедно. Супруга драматурга имела друзей в артистической среде и нередко выступала в роли посредницы, а затем напоминала мужу, перед кем надо похлопотать.
По воспоминаниям внучки драматурга, Марии Михайловны Шателен, жена Островского считала себя заправской помещицей. Ежедневно ходила по всем службам, вела разговоры с пастухом, скотницей, управляющим. Беседовала с крестьянами, приносившими на продажу ягоды, грибы, рыбу, дичь, обеспечивала наливками и заготовками всю семью. Любила верховую езду, объезжала все угодья, сама умела жать и могла пристыдить крестьянок, наблюдая за их работой…
«Милая Маша, ты, кажется, думаешь, что за переводы можно много денег получить; потому что ты этими деньгами хочешь заплатить все долги? Ты ошибаешься, - восклицал Александр Островский в своем письме жене 1 декабря 1885 года. - Переводов у меня только один том, и они ценятся в половину против оригинальных пьес. За оригинальные пьесы я беру с Мартынова 1200 р. за том, значит, за переводы можно взять только 600 руб., при том же за переводы вперед никогда не платят. Они идут туго; книгопродавец едва ли в два года вернет свои затраты на печать и бумагу; а если он еще вперед заплатит переводчику, то ему очень долго не придется получить не только барыша, но и своих издержек. Я продал очень выгодно; никому таких денег не дадут: Мартынов мне платит 200 р. сейчас и 500 руб. через год. Хорошо получать деньги вдруг, но хорошо тоже иметь верные и впереди…».
Вот такая проза жизни сопровождала драматурга буквально до последних дней его жизни…
Мария Васильевна Бахметьева родила Островскому четырех сыновей и двух дочерей. Трое старших детей родились до брака родителей и впоследствии были узаконены высочайшим указом. На старшей дочери, Марии Александровне, был женат знаменитый ученый-электротехник Михаил Шателен.
Мария Васильевна Бахметьева после смерти мужа стала совладелицей щелыковского имения. В 1897 году на территории усадьбы было открыто народное училище, которому Кинешемское уездное земское собрание присвоило имя драматурга, а Мария Васильевна стала его попечителем. Она пережила мужа на двадцать лет и умерла в Петербурге в 1906-м. Похоронили ее рядом с супругом, в селе Николо-Бережки.
