Наш сегодняшний персонаж, Леонид Петрович Меньщиков (да, именно так, через букву «щ»), на протяжении своей долгой жизни изменил как минимум дважды. В первый раз, когда он, участник народовольческого кружка, после ареста и разоблачения дал откровенные показания, а затем поступил на службу в царскую охранку. Второй раз – спустя почти полтора десятка лет, когда, уехав за границу, он сделал достоянием общественности имена участников революционных организаций, сотрудничавших с царскими спецслужбами. Впрочем, даже после такого серьезного удара по охранке революционеры его в свою среду не приняли.
ПОШЕЛ К ТЕМ, КОГО НЕНАВИДЕЛ
Леонид Меньщиков был участником народовольческого кружка в 1885—1887 годах, был арестован в феврале 1887 года. Ему был тогда всего шестнадцать лет. Как впоследствии указывал сам Меньщиков, он стал жертвой доноса.
Такое подозрение закралось в его душу с самого начала пребывания в тюрьме, а затем нашло свое подтверждение. «Очень скоро выяснилось, что я и многие другие были арестованы вследствие предательства одного молодого человека… Я был поражен до глубины души. От товарища, оказавшегося тайным агентом полиции, у меня не было секретов; познакомил меня с ним человек, тоже ему доверявший…».
Звали предателя Сергей Зубатов. Тот самый Зубатов, который впоследствии стал начальником Московского охранного отделения, затем главой Особого отдела Департамента полиции. Он приобрел широкую известность благодаря созданной им системе легальных рабочих организаций, получившей по его фамилии название «зубатовщины». Однако затем был отстранен от дел, поплатившись за участие в заговоре против министра внутренних дел Вячеслава Плеве…
Что же касается Меньщикова, то после откровенных показаний он был освобожден и поступил на службу в Московское охранное отделение. Сначала работал филером – агентом наружного наблюдения, бегал по пятам за теми, кого еще недавно воспринимал своими единомышленниками. Постепенно двигался по карьерной лестнице. С 1902 года занимал должность помощника начальника Московского охранного отделения, а затем – старшего помощника заведующего особым отделом всего Департамента полиции.
Впоследствии сам Меньщиков утверждал, что никого не предавал, став сотрудником царской охранки. Наоборот, сознательно внедрился в нее, чтобы выведать все тайны. После того, как «в дни далекой юности» он стал жертвой коварного предательства, «решил тогда вступить в лагерь охранников, чтобы раскрыть приемы их деятельности и поставил себе ближайшей задачей выяснение личностей шпионов. За все время своего пребывания в полиции я самым тщательным образом, насколько позволяли обстоятельства и физическая возможность, собирал всякие указания на предателей: расспрашивал сведущих людей, записывал слышанное, копался в делах, снимал копии с документов, наводил справки…».
«…Я надумал пойти к тем, кого ненавидел, - отмечал впоследствии Меньщиков в открытом письме премьер-министру Петру Столыпину. – Я решил проникнуть во вражеский лагерь, чтобы выведать то, что хранилось под черным покрывалом полицейских секретов… Я сознательно жертвовал честью своего имени ради дела, которое считал святым. Моя совесть была спокойна, - я был уверен, что не изменю завету своей юности и что моя жизнь, взятая в целом, все то, что я совершу впоследствии, будут лучшим доказательством чистоты моих намерений».
Конечно, все это было сказано им уже гораздо позже, в эмиграции, когда Меньщиков находился в лагере противников государства. Переломным моментом стала, по всей видимости, первая русская революция, когда он, очевидно, почувствовал, что чаша весов стала склоняться не в пользу царского самодержавия. В 1905 году он тайно сообщил партии эсеров о деятельности секретных сотрудников Азефа и Татарова. В среде революционеров Меньщикову не поверили, а в полиции на него пала тень подозрения в двойной игре.
«ИМЕНА ПРЕДАТЕЛЕЙ ДОЛЖНЫ ПОЛУЧАТЬ ШИРОКУЮ ОГЛАСКУ»
Осенью 1906 году Меньщиков подал прошение об отставке и в начале 1907 года в чине коллежского асессора отошел от дел, после чего поселился в селении Келломяки (ныне Комарово) на территории Великого княжества Финляндского, практически сразу же за административной границей с Российской империей. Сюда же он вывез свой архив – несколько чемоданов с особо секретными материалами.
В 1909 году Меньщиков эмигрировал во Францию, установив связь с журналистом-расследователем Владимиром Бурцевым, заслужившим за свои разоблачения секретных сотрудников Департамента полиции прозвище «Шерлока Холмса русской революции». Герой нашего рассказа сотрудничал в парижских газетах, писал (под псевдонимом Иванов) статьи, разоблачающие заграничную агентуру Департамента полиции. И самое главное: выдал имена участников революционных организаций, секретно сотрудничавших с царской охраной. По тогдашней терминологии – провокаторов.
В статье «О неопубликованных шпионах» Меньщиков указывал, что передал представителям партийных центров списки лиц, которые были ему известны как агенты царской полиции: социал-демократам сообщил 90 фамилий, бунду — 20, эсерам — 25, польским партиям — 75, кавказским организациям — 45, финляндским — 20. В оглашении шпионов-предателей Меньщиков видел прежде всего свой личный моральный долг.
«Разоблачение политического шпионажа является, по моему мнению, одинаково важным для всех русских оппозиционных партий, - отмечал Леонид Меньщиков. – В России от доносов одинаково может страдать и революционер, и кадет, и прогрессист. Поэтому имена предателей должны получать самую широкую огласку – это одна из мер общественной самообороны, без которой нельзя обойтись».
Тем самым политическому сыску был нанесен серьезный удар, резонанс был весьма серьезным. Ряд высоких чинов полиции были уволены со службы. Политические партии и организации проводили собственные расследования по персонам, указанным Меньщиковым. В газетах началась шумиха. Правда, как отмечал сам Меньщиков, это был не совсем тот эффект, которого он добивался.
«Разоблачительная кампания не принесла желательного морального оздоровления, а породила много ошибок, перепуга, сплетен и лжи… Общий план систематической борьбы с предательством остался невыработанным, и важное, ответственное дело было предоставлено партизанству и частной инициативе добровольцев», - отмечал Меньщиков.
ПОЗОР ПРОВОКАЦИИ
Тем не менее, резонанс от действий, предпринятых Леонидом Меньщиковым, был настолько велик, что на него отреагировали на самом верху. Государственная дума потребовала от правительства отчета о деятельности тайной полиции и, в частности, доклада председателя Совета министров Петра Аркадьевича Столыпина.
Столыпин, выступая в Думе в 1908 году в связи с делом разоблаченного агента Азефа (агента царской охранки, занимавшего видное положение в партии социалистов-революционеров и осуществлявшего от ее же имени боевые операции против государственных чиновников) признал существование в революционных партиях платных осведомителей и высоко оценил их помощь полиции.
Премьер-министр открыто заявил, что полиция не внедряет своих агентов в ряды социалистов: наоборот, сами революционеры предлагают свои услуги чиновникам департамента, и правительство идет на сотрудничество с этими лицами, поскольку предотвращенный ими вред значительно превышает суммы, выплачиваемые казной этим людям.
«Тут в предыдущих речах все время повторялись слова «провокатор», «провокация», и вот, чтобы в дальнейшем не было никаких недоразумений, я должен теперь выяснить, насколько различное понимание может быть придано этим понятиям, - заявил Столыпин с думской трибуны. - По революционной терминологии всякое лицо, доставляющее сведения правительству, есть провокатор. В революционной среде такое лицо не будет названо предателем или изменником, оно будет объявлено провокатором… А между тем правительство должно открыто заявить, что оно считает провокатором только такое лицо, которое само принимает на себя инициативу преступления, вовлекая в это преступление третьих лиц, которые вступили на этот путь по побуждению агента-провокатора...».
По словам Столыпина, в сложившейся ситуации, по сути, цель оправдывала средства. «Вся наша полицейская система, весь затрачиваемый труд и сила на борьбу с разъедающей язвой революции - конечно, не цель, а средство, средство дать возможность законодательствовать, да, господа, законодательствовать, потому что и в законодательное учреждение были попытки бросать бомбы! А там, где аргумент - бомба, там, конечно, естественный ответ - беспощадность кары!» - восклицал премьер-министр. И, несмотря ни какие разоблачения, наступит время «свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один человек, своему Государю России».
Отвечая на это утверждение, в феврале 1911 года Леонид Меньщиков опубликовал в Париже открытое письмо Столыпину, в котором, в частности, говорилось: «О позоре провокации забудут, когда у кормила власти политически свободного народа станут люди чести и нравственных правил, когда новые формы направят государственную деятельность не на борьбу с тем, что никогда не умрет, а на действительную пользу великой, но несчастной России. Вы, г. Столыпин, не будете тогда премьер-министром…».
Меньщиков сказал – как в воду глядел. Спустя полгода после его открытого письма Столыпин был смертельно ранен в Киевском оперном театре террористом Дмитрием Богровым, который одновременно был и агентом царской охранки…
«ПРЕСТУПНОГО ПОВЕДЕНИЯ И ПОРОЧНОЙ НРАВСТВЕННОСТИ»
После Февральской революции Временное правительство разрешило вскрыть архив отдела заграничной охранки департамента полиции, помещавшегося в русском консульстве в Париже. Там, действительно, были обнаружены секретные документы осведомителей, но вот выяснить их авторство не представлялось возможным, поскольку все они были подписаны никому не ведомыми псевдонимами типа «Гретхен», «Россини», «Корбо», «Шернатье»…
За помощью члены комиссии обратились за помощью к Леониду Меньщикову, который тогда жил в Париже. В результате за довольно короткий срок удалось выявить в парижском архиве имена более ста тайных осведомителей. Однако часть из них все равно осталась неизвестна…
Вот лишь несколько имен. Исаак Леонтьевич Абрамов, эсер, скрывался под псевдонимами «Жармен» и «Шарпантье», получал от полиции 600 франков в месяц. Алексей Ильич Алексеев, предложил полиции свои услуги, получил аванс 20 франков, позже потребовал еще 300 франков, обещая сообщить сведения о покушении на царя. Денег не получил, на этом его сотрудничество с полицией закончилось.
Матвей Иванович Брендинский, клички «Вяткин» и «Кропоткин». Был обнаружен его письменный доклад, в котором были такие строки: «...Я был районным организатором и секретарем Московского городского комитета и дал за это время материал, послуживший главным фундаментом обвинения на большом социал-демократическом процессе в Москве осенью 1912 года, когда из 33 обвиняемых не было ни одного оправданного и громадное большинство получило каторжные работы...».
Захар Иванович Выровой действовал под кличкой «Захар», потом «Орлик» и остроумными тактическими ходами разбивал группу анархистов-коммунистов, подозревавших в предательстве друг друга. Получал ежемесячно 350 франков.
Леонид Михайлович Ерофеев (он же Островский), действовавший под кличкой «Фальстаф», сообщил полиции, что готов за 10 тысяч рублей выдать ей эсера-террориста Бориса Савинкова. Однако, как отмечалось в документах, Ерофеев оказался «человеком крайне преступного поведения и порочной нравственности». Он был уволен с полицейской службы и объявлен шантажистом.
Пиленас Казимир докладывал царской охранке о революционной деятельности литовцев, получая 600 франков в месяц. После того, как выяснилось, что одновременно он состоял на службе в Скотланд-Ярде, он был исключен из числа осведомителей…
В 1914 году в Париже вышла книга Меньщикова «Русский политический сыск за границей». Она стала первым выпуском сборника «Минувшее», вышедшего с подзаголовком «Историческая библиотека русского освободительного движения». Это издание, по замыслу автора, должно было открыть целую серию публикаций.
В 1920-х годах в Москве вышла его же книга в четырех томах «Охрана и революция (к истории частных политических организаций, существовавших во времена самодержавия)». Впрочем, сам Меньщиков в Россию после революции не вернулся. Он продолжал жить во Франции, где и скончался в 1932 году.
