Имена предателей история помнит крепко, многие века. Давно уже Великий Новгород перестал быть вечевой республикой, стал неотъемлемой часть российского государства, а новгородцы помнят своего «антигероя» - местного жителя по имени Упадыш (одно имя-то чего стоит!). Будучи знакомым с артиллерийским делом, он за одну ночь вывел из строя пушки на крепостных стенах города, готовившегося к осаде, забив их запальные отверстия клиньями.
Иван III в военном лагере под стенами Новгорода, миниатюра 1623 г.
Репродукция. Фото автора.
«ВОЛЬНЫЕ МЫ ЛЮДИ…»
Правда, тогда, в 1471 году, до осады Новгорода московскими войсками дело не дошло. Они разбили новгородскую пехоту у Коростыни. Новгородцы пытались освободить занятую московским войском Руссу, но снова потерпели поражение. Затем была битва на реке Шелонь.
«И начали они биться, и погнали новгородцы москвичей за Шелонь-реку, - сообщалось в одной из летописей, - но ударил на новгородцев засадный татарский полк, и погибло новгородцев много, а иные побежали, а других похватали, а прочих в плен увели и много зла причинили; и все то случилось до приезда великого князя…».
Иван III приказал казнить наиболее знатных новгородцев, взятых в плен на Шелони — сына Марфы Борецкой Дмитрия, Василия Селезнева-Губу, Киприана Арьбузьева и архиепископского чашника Иеремия Сухощека.
«И произошло то, чего раньше никогда не было и что произвело сильнейшее впечатление на современников и потомков, - отмечал историк Юрий Алексеев. - Пятерых бояр, подписавших договор с Казимиром, привели в великокняжескую ставку, и им отрубили головы. Обычно высокопоставленных пленников, за очень редким исключением, обменивали или выкупали, но не в коем случае не казнили. А тут шла речь о новгородской элите, показательно казненной победителями. Псковский летописец, не отличавшийся симпатиями к новгородцам, писал об этом с содроганием, и было от чего…».
В Новгороде, который многие века был независимым, действительно, не хотели подчиняться московскому государству. Во главе сопротивления встала вдова посадника Исака Марфа Борецкая и ее сын посадник Дмитрий. По словам летописца, они заявляли на вече: «Вольные мы люди – Великий Новгород, а московский князь великий многие обиды и неправды над нами чинит. А хотим за короля польского и великого князя литовского Казимира!».
И, действительно, в марте 1471 года, после долгих переговоров между великим князем Иваном III и новгородцами, выяснилось, что новгородские бояре заключили союз с Казимиром Ягеллоном - против великого князя Ивана III. Казимир прислал в Новгород своего наместника и обещал защиту от Москвы. Именно после этого действия новгородцев в Москве расценили как «измену православию», вероотступничество. И в немалой степени были правы. Но история – такая сложная штука, что порой и представить себе невозможно. Порой в ней нет черно-белого, а сплошные полутона.
«Давайте посмотрим на противостояние Москвы и Новгорода не глазами историков XIX—XX веков, а глазами новгородцев XV века, - отмечает историк Александр Борисович Широкорад. - Они не могли предвидеть Брестскую унию, полонизацию Литовской Руси, дикого произвола польских магнатов в XVII—XVIII веках и т.д.».
Да, трудно предположить: если бы «вольный Новгород» оказался под покровительством Великого княжества Литовского, обошла бы его стороной волна католической экспансии и полонизации в конце XVI — начале XVII века?
Трудно гадать, но в любом случае, все эти процессы были гораздо позже, а тогда, в эпоху противостояния Москвы и Новгорода, как указывает Широкорад, большинство литовских князей и панов исповедовали православие. Многие города Литвы получили Магдебургское право, пусть и не всегда в полном объеме. «Наконец, новгородцы привыкли видеть на Городище служилых литовских князей. Так почему мы должны вслед за царскими и советскими историками называть часть новгородского населения, тяготевшую к Литве, изменниками?» - отмечает историк.
В ЕГО ДУШЕ БЫЛ ТОЛЬКО МРАК
Иван III начал готовить войско против вольного и несговорчивого Новгорода. К участию в походе были призваны вятчане, устюжане и псковичи – бывшие союзники Новгорода.
Как отмечает Александр Широкорад, наступление войск Ивана III сопровождалось своего рода «информационной атакой». Соловецкий отшельник Зосима ходил по Новгороду и заявлял, что на пиру у Борецких он видел знатнейших бояр без голов. Кто-то рассказывал, что на гробах двух новгородских архиепископов, почивающих в мартириевской паперти у святой Софии, увидели кровь. У хутынского Спаса зазвонили сами собой колокола, а в женском монастыре в церкви на иконе Богородицы из очей покатились слезы, как струя…
И сколь бы, глядя из сегодняшнего времени, ни были неправы новгородцы в своем нежелании принимать власть Москвы, поступок Упадыша иначе как изменой и предательством по отношению к своему городу назвать было невозможно.
«Схваченный на городской стене человек, заколачивавший пушки, был личность слишком хорошо знакомая всему Новгороду: это был Упадыш, - говорилось в одной из книг исторического романиста XIX века Даниила Лукича Мордовцева. - Что побудило его на эту страшную, уже не первую измену своему родному городу? То были очень сложные причины и очень сложные чувства… В своей душе он ничего не находил, кроме мрака, и выходу из этого мрака для него, казалось, не было...».
Мотивация измены, предательства – всегда чрезвычайно сложная, тонкая субстанция. Разбираясь с мотивами, нередко бывает несложно почувствовать сочувствие к человеку, который совершил страшный грех. Ибо не столь была ужасна его душа, сколь черствы и злы оказались люди, окружавшие его.
Вот почему, по словам Даниила Мордовцева, не стоит считать Упадыша каким-то исчадием ада: он был жертвой своего непростого времени. Дело в том, что Упадыш был изгоем - существом без роду и племени. «Изгойство же толкуется - бесконечная беда, непрестающия слезы, немолчное воздыхание, неусыпающий червь, несогреемая зима, неугасаемый огонь, нестерпимая гроза, неисцелимая болезнь - вся же та суть без конца», - отмечал писатель.
Упадыш вовсе не хотел мириться с таким положением вещей. На вече, среди «худых мужиков-вечников», он являлся первым говоруном и вечевым воротилой; среди «больших» людей и бояр он был «язва» за свой язык и за беззаветную удаль. Но его прогнали оттуда… И он с горя пошел в ушкуйники – так называли новгородских речных пиратов.
«Воротился домой из своих далеких странствий и нашел Новгород все таким же «неправедным»: партия богатых одна ведала счастье жизни, а вся новгородская земля «работала» на богатых, - отмечал историк Мордовцев. - Правда, этот рабочий скот, эти «худые мужики-вечники» часто брыкались и заставляли богатых трепетать или летать с мосту в воду; но это мужичье самодержавие и кончалось вспышкой: побрыкались -- да и опять в ярмо.
Упадышу другого хотелось. Он думал, что это другое есть в Москве, и жестоко ошибся. Там же, на берегу Шелони, он хотел заколоться; но потом раздумал и воротился в Новгород, чтоб во всем признаться на вече и покаяться всенародно. Но - доказать, что распря с Москвою будет конечной утратой Новгородом своей воли...».
Да и еще ко всему примешивалась и трагическая любовь: он пылал страстью к Марфе Борецкой. Вернувшись в Новгород, он узнал о смерти ее мужа Димитрия. Упадыш посчитал, что теперь его возлюбленная свободна и целыми днями ходил как помешанный.
«Та, которую он любил, теперь может принадлежать ему. Что она?.. Но тут же перед ним вставали новые ужасные картины... Москва идет на Новгород: опять предстоит резня, опять польются реки крови, но Новгород не устоит... Чем упорнее будет сопротивление со стороны новгородцев, тем ужаснее должна быть месть москвичей...», - писал Мордовцев.
Упадыш посмотрел на пушки, представил, как они будут палить по московскому войску. После этого, как он подумал, действительно, могут пролиться реки крови. Не лучше ли предотвратить все эти страшные события? Вот тогда-то он и решил вывести орудия из строя… Задуманное ему удалось, но его заметили и схватили.
«РАДИ МЗДЫ ПРЕДАЕШЬ ВРАГАМ НОВГОРОД…»
Новгородцы не простили Упадышу его измену «святой Софии и Господину Великому Новгороду» и казнили его. Описание предательства Упадыша, сохранившееся в одной из летописей, представляет собой, по мнению ученых, исключительно интересный образец древнерусской словесности. Ниже оно приводится в переложении известного ученого, лингвиста-русиста, почетного профессора СПбГУ Владимира Викторовича Колесова.
«А изменника Упадыша новгородцы казнили, потому что изменил Новгороду и хотел зла Великому Новгороду со своими единомышленниками: пять пушек железом забил, за что, награду приняв от искусителя-беса, в напасть впал и в заблуждение пагубное, света лишаясь, как Павел сказал: «Желающие обогатиться впадают во зло».
Как не вострепетал, замышляя зло на Великий Новгород, ты, исполненный коварства? Ради мзды предаешь врагам Новгород, о Упадыш, сладкой жизни вкусив в Великом Новгороде! О, столько добра не вспомнив, немногого умом достиг ты!..
Лучше бы тебе, Упадыш, не бывать в утробе материнской, и не был бы ты назван предателем Новгорода. Но не смог ни достичь свершения своих желаний, ни благословения не захотел, но предпочел проклятье и получил его…».
Впрочем, в казни Упадыша новгородцы вовсе не видели какого-то удовлетворения. Вечевая площадь была полна народа, но все молчали. Всем казалось очень тяжким делом казнить новгородца. Даже палача не смогли найти: никто не соглашался. Выискался какой-то «чудин» из «скудельнаго места» (кладбища).
Упадыш попросил перед смерть разрешения помолиться на Софийский храм. Кончив молиться, он стал кланяться на все четыре стороны, как будто бы искал кого-то в толпе. «Простите меня, окаянного», - еле слышно молвил он. «Бог и святая Софья простят!» - пронеслось по толпе. «За вас, братцы, умираю. Вам добра искал, не привел Бог... За молодчих, за сирот голову свою полагаю. Простите!».
«Чудин» оказался плохим «мастером» своего дела: не смог с одного удара совершить то, что ему было указано. И казнь Упадыша превратилась в страшное истязание у всех на глазах… «Ах, чудин, чудин! Не за свое дело взялся...» - заголосила толпа. Тело Упадыша палач сбросил в Волхов с Великого моста, привязав к трупу огромный булыжник.
«БУДЕТ ОДНА ВЛАСТЬ ГОСУДАРЕВА…»
В августе 1471 года в Коростыни был подписан новый договор между Москвой и Новгородом. Согласно ему, Новгород обязывался прекратить любые отношения с Литвой: «…А бытии нам от вас, великих князей, неотступными ни к кому… Мы отчина ваша».
Но сопротивление новгородцев не прекратилось. Его возглавила Марфа Борецкая. Новгородское войско в конце ноября 1477 года подступило к Новгороде, но не пыталось его штурмовать. На попытку Новгорода договориться Иван III отвечал: «Знайте же, что в Новгороде не быть ни вечевому колоколу, ни посаднику, а будет одна власть государева, как в стране московской».
В итоге новгородцы не решились воевать и сдались на милость победителя. Москва прежде всего уничтожила две самые ненавистные ей новгородские «выдумки». Вечевой колокол, созывавший когда-то всех здешних республиканцев на общее собрание, власть «арестовала», а единственную на всю Русь католическую церковь разрушила.
В октябре 1479 года Иван III вновь двинулся на Новгород якобы «с миром», благо, никаких поводов к войне новгородцы не давали. Однако подойдя к Новгороду, Иван велел открыть артиллерийский огонь. Городские ворота открылись, оттуда вышли владыка и духовенство, посадник, тысяцкий, старосты пяти концов, бояре и множество народа. Все пали ниц перед великим князем и взмолились о пощаде и прощении. Иван III сказал им: «Я, ваш государь, даю всем невинным в этом зле мир; ничего не бойтесь».
Тем не менее, заняв город, Иван велел схватить свыше пятидесяти новгородцев и подверг их пыткам. Земли Марфы Борецкой были конфискованы, ее с внуком Василием Фёдоровичем Исаковым сначала привезли в Москву, а затем выслали в Нижний Новгород, где постригли в монахи под именем Марии в Зачатьевском монастыре, в котором она и умерла в 1503 году. По другой версии, Марфа умерла или была казнена по дороге в Москву в селе Млеве Бежецкой пятины Новгородской земли…
Новгородские землевладельцы были выселены в другие земли, а их владения розданы московским дворянам. Однако дух новгородской вольницы все равно сохранялся.
