История одной из реликвий Литературного музея в Москве, перстня поэта Дмитрия Веневитинова, весьма примечательна: он был снят с руки поэта, когда в 1930-х годах его захоронение было вскрыто при сносе некрополя Симонова монастыря. Останки Веневитинова были эксгумированы и перезахоронены на Новодевичьем кладбище. При этом прах матери и брата Дмитрия, Алексея Веневитинова, переносить не стали…
РОМАН С ИМПЕРАТОРОМ
Этот перстень – напоминание о страстной любви поэта к великосветской красавице Зинаиде Волконской. По сути дела, эта безответная любовь и свела его в могилу, когда ему еще не было и двадцати двух лет…
Считается, что Веневитинов, служивший в московском архиве Коллегии иностранных дел, впервые увидел Волконскую в феврале 1826 года на церемонии прощания с императором Александром I в Архангельском соборе Кремля. К гробу подошла молодая дама в трауре, положила в изголовье букет незабудок, откинула вуаль. Дмитрий Веневитинов спросил у знакомого, мол, кто эта прекрасная незнакомка? И услышал в ответ: «Княгиня Волконская, о ней все говорят...».
Зинаида Волконская, которую при царском дворе называли «Сиятельная сирена», действительно, вызывала в обществе немало толков и жгучей зависти. Молва называла ее притворщицей, интриганкой, высокомерной аристократкой…
Пушкин посвятил ей несколько поэтических строф, не преминул упомянуть о «толках виста и бостона» и о «бальном лепете молвы»: «Царица муз и красоты, // Рукою нежной держишь ты // Волшебный скипетр вдохновений, // И под задумчивым челом, // Двойным увенчанным венком, // И вьётся, и пылает гений…».
Причина ее появления у гроба императора Александра Павловича весьма понятна: когда-то между ними был роман. Недаром, когда у нее родился законный сын от ее мужа, князя Никиты Григорьевича Волконского, поползли слухи: мол, это будто бы ребенок самого императора. Но поскольку продолжения не последовало, все стихло…
Дело обстояло следующим образом: в начале 1813 года, когда наполеоновские полчища были изгнаны из России и русская армия начинала свой заграничный поход, Александр I пригласил жен трех своих генералов, в том числе и княгиню Зинаиду Волконскую, присоединиться к его военной свите. Он не хотел присутствия своей жены, императрицы Елизаветы, и радовался своему «малому женскому двору». Здесь и начался роман между государем и Зинаидой Волконской.
Сохранились и опубликованы письма Александра I, адресованные Зинаиде Волконской в этот период, которые недвусмысленно свидетельствовали об их отношениях. Они хранятся в отделе рукописей библиотеки Гарвардского университета Хоттон. По словам опубликовавшей их доктора филологии Баяры Арутюновой-Манусевич, в разгар военных действий, когда у царя не было времени отвечать даже на самые срочные запросы из Петербурга, он тем не менее писал длинные письма Зинаиде.
«И снова ваше письмо, умеряя мое беспокойство, послужило причиной самого тонкого наслаждения. Приветливость, с которой вы обращаетесь со мной, оправдывает единственное желание, которое, я полагаю, вправе выразить.— Вы говорите, что мое письмо обращается к вашему сердцу и что оно достигло адресата. Позвольте мне и это письмо направить по тому же адресу», - писал княгине Александр I.
В другом послании царь написал такие строки: «Я желаю только одного: быть похожим на тот образ, который вы описали и которому пожелали дать мое имя, образ, от которого, однако, я все еще далек. Это вам одной принадлежит редкий талант делать приятными всех, кого вы встречаете, наделяя их вашей собственной приветливостью и терпимостью. Поэтому провести часы подле вас — это истинное удовольствие».
Иногда Александр I в письмах упоминал мужа Зинаиды, который в то время был его адъютантом, иронически называет его «Ваш мужчина». Царь нередко использовал его в качестве посыльного, и князь Никита был вынужден передавать любовные послания царя собственной жене…
КРЫЛЬЦО, УСЫПАННОЕ РОЗАМИ
В 1820-х годах литературный салон Зинаиды Волконской был известен на всю Москву. Как свидетельствовал историк русской литературы Василий Комарович, променяв «по прихоти своего капризного воображения» двор Александра I, петербургский свет и Италию на Москву, она неожиданно явилась с присущим ей везде блеском в свой наследственный особняк на Тверской. И он гостеприимно распахнул двери не только целой толпе иностранцев - певцов, актеров, антикваров, художников, но и всей Москве. «Зинаида Волконская отличалась редко встречающейся в женщинах независимостью, пренебрежением светскими условностями», - отмечал Василий Комарович.
Поэт Петр Андреевич Вяземский вспоминал, что дом княгини Зинаиды Волконской «был изящным сборным местом всех значительных и отборных личностей современного общества… Все в этом доме носило отпечаток служения искусству и мысли. Бывали в нём чтения, концерты, дилетантами и любительницами представления итальянских опер. Посреди артистов и во главе их стояла хозяйка дома. Слышавшим её нельзя было забыть впечатления, которое производила она своим полным и звучным контральто и одушевленною игрою в роли Танкреда, опере Россини».
На приемах у Зинаиды Волконской музицировали, устраивали литературные чтения и домашние спектакли. Поклонники называли ее «Северной Коринной», имея в виду лирическую поэтессу Древней Греции. «Пушкин и Мицкевич, Баратынский и Вяземский посвятили «царице муз и красоты» вдохновенные строки; встречами с нею в своем Веймаре дорожил старик Гете», - отмечал Комарович.
И вот однажды этой великосветской красавице был представлен Дмитрий Веневитинов. Он стал часто бывать в ее салоне, и по московским гостиным поползли слухи: мол, у княгини появился молодой поклонник, она питает к нему нежные чувства.
Поэт, который был моложе княгини на пятнадцать лет, действительно, полюбил ее отчаянно и безоглядно. Но без ответного чувства. Веневитинов, по всеобщему мнению, впал в «любовную горячку»: осыпал розами крыльцо особняка на Тверской, писал княгине любовные стихи. Впоследствии Николай Некрасов посвятил Волконской такие строки в поэме «Русские женщины»: «Она нам оставила книгу новелл, // Исполненных грации нежной, // Поэт Веневитинов стансы ей пел, // Влюбленный в нее безнадежно…».
Едва ли Веневитинов поэт мечтал о семейном счастье рядом с Зинаидой Волконской… Недаром в декабре 1826 года он не без иронии писал своему другу библиофилу Сергию Соболевскому из Петербурга: «Давно хотел я писать к тебе, любезный мудрец эпикурейской секты, и не забыл, что обещал тебе описание житья-бытья Одоевского. Но ты уже знаешь, что я был болен и потому долго не мог приглядеться к его семейственной жизни. Посмотрел бы ты на него, он, как сыр в масле, ласкает жену, как любовник, любезничает с дамами, как жених… Придешь к ним поутру; они сидят рядом, как голубок с голубкой, шутят и целуются, я смеюсь. Сцена довольно забавная. Придешь вечером. Она разливает чай, он угощает своих дам…».
Тем временем в салоне Зинаиды Волконской стал мелькать ценитель искусства граф Миньято Риччи. Пошли слухи, что у княгини - новый роман. В свете злословили: «А как же бедный влюбленный мальчик? Не долог тот час, когда он вызовет графа на дуэль».
Волконская не стала дожидаться развязки. Она пригласила Веневитинова к себе, сказала, что готова быть ему лишь другом, и постаралась сделать все, чтобы освободить его от навязчивой страсти. И даже, по некоторым данным, составила ему протекцию для поступления на службу в Азиатский департамент Министерства иностранных дел в Петербурге. Поэт согласился, и Зинаида в знак дружбы преподнесла ему подарок - массивный черный перстень, найденный на развалинах древнеримского города Геркуланума, погибшего при извержении Везувия…
Веневитинов носил этот романтичный подарок на брелке часов, заявляя, что наденет кольцо на палец только в одном из двух случаев: на смертном одре или во время венчания со своей любимой Зинаидой.
«РАЗВЕ МЕНЯ ВЕНЧАЮТ?»
В Петербурге поэта ждал отнюдь не радостный прием. Его арестовали по подозрению в причастности к заговору декабристов. Не найдя улик, его отпустили, но Веневитинов покинул «казенное присутствие» с сильным кашлем и болью в груди. Об этом эпизоде написал в своем рассказе «Перстень Веневитинова» советский литератор и искусствовед Василий Николаевич Осокин.
«На Московской заставе Петербурга, у полосатого шлагбаума, экипажи задержали дольше обычного. Назойливо-вежливый жандармский ротмистр требовательно попросил паспорта. Он тщательно прочитал бумагу Веневитинова, которая гласила, что тот переводится по службе в Петербург, небрежно просмотрел документы Хомякова и Воше. Потом не спеша вернул паспорт Хомякову и, заложив за обшлаг паспорта Веневитинова и Воше, обратился к ним:
- А вас, господа, прошу следовать за мною. Вы арестованы!
…Веневитинова продержали около трех суток в сыром и холодном помещении гауптвахты. Допрос ему чинил генерал Потапов, назначенный следователем по делу декабристов. Сразу же по выходе из гауптвахты начался у Веневитинова сильный кашель и перемежающийся озноб…».
Началась петербургская жизнь со служебными обязанностями, вдалеке от родных и с мыслями о Зинаиде Волконской, забыть которую поэт не мог. Однажды Веневитинов отправился на бал, проходивший у Ланских. И в одной из дам, как ему показалось, он узнал Волконскую. Поэт обознался, и душевное потрясение было настолько сильным, что на следующий день он слег с высокой температурой. Надежд на выздоровление почти не было.
Когда поэт впал в забытье, его друг Алексей Хомяков надел на его палец перстень, подаренный Зинаидой Волконской. Вдруг Веневитинов очнулся и спросил: «Разве меня венчают?»…
Он умер в марте 1827 года в Петербурге в окружении друзей, по-видимому, от тяжелой пневмонии. Отпели поэта в церкви Николы Морского.
«Художник Афанасьев зарисовал поэта в гробу. Волнистые, красиво расчесанные волосы устало падали на прекрасный высокий лоб. Тело поэта в цинковом гробу доставили на его родину в Москву и похоронили на кладбище Симонова монастыря», - отмечает в своем рассказе Василий Осокин.
«ЛЮБВИ ГЛАШАТАЙ ВЕКОВОЙ»
После смерти Веневитинова по Москве и Петербургу понеслась молва о том, что причиной смерти поэта стала вовсе не простуда, а неразделенная страстная любовь. Многие укоризненно смотрели в адрес Зинаиды Волконской, считая ее косвенной причиной смерти юноши.
Тем более что в последнем его письме, адресованном Михаилу Погодину, были такие строки: «Я уже выше писал, что тоска замучила меня. Здесь, среди холодного, пустого и бездушного общества, я – один»… Правда, еще в январе 1827 года Веневитинов написал одном из писем: «Я дружусь с моими дипломатическими занятиями. Молю бога, чтобы поскорее был мир с Персией, хочу отправиться туда при первой миссии и на свободе петь с восточными соловьями…».
Тем временем барышни увлеченно переписывали в альбомы ходившее в рукописи стихотворение Веневитинова «К моему перстню», в котором были такие пророческие строки: «Ты был отрыт в могиле пыльной. // Любви глашатай вековой, // И снова пыли ты могильной // Завещан будешь, перстень мой…».
Когда в начале 1930-х годов поэта перезахоранивали, среди московских литературоведов пронесся слух, что при вскрытии гроба руки покойного оказались не скрещенными на груди, а лежали вдоль тела. Мол, так хоронили только самоубийц. Но самоубийц, как известно, не отпевали. А Веневитинова отпевали в храме.
Среди тех, кто присутствовал при вскрытии могилы, была искусствовед Мария Юрьевна Барановская, жена архитектора Петра Барановского. Говорят, именно она сняла перстень в руки поэта. Василий Осокин передавал свой разговор с ней, который вошел в его рассказ.
«И на этот раз дело касалось одной могилы.
- Итак...
- Итак, это не самоубийство!
- Но кисти рук... Ведь они лежали не на груди, как того требует захоронение по обрядам православной церкви, а по бокам корпуса.
- Кисти рук могли изменить положение от сотрясения почвы, осыпаний земли. Как-никак минуло сто с лишним лет!.. Но самое главное, что совершенно опровергает гипотезу о самоубийстве, так это тщательное, вдумчивое изучение его биографии, творчества. Нет, этот человек не мог поступить подобным образом!
Последнюю фразу она произнесла особенно убежденно».