В начале февраля 1930 года Политбюро ЦК партии приняло постановление о работе внешней разведки – Иностранного отдела ОГПУ. Отдельным пунктом в этом документе значилось: «Организация уничтожения предателей, перебежчиков и главарей белогвардейских террористических организаций».
БЕГСТВО ОТ «ДУХОВНОГО КНУТА»
Еще за три года до постановления Политбюро, в ноябре 1927 года, ЦИК СССР постановил: «Лица, отказавшиеся вернуться в Союз ССР, объявляются вне закона. Объявление вне закона влечет за собой: а) конфискацию всего имущества осужденного, б) расстрел осужденного через 24 часа после удостоверения его личности». И что самое главное: «Настоящий закон имеет обратную силу».
Оба документа появились не случайно. Сталину было чего опасаться: некоторые перебежчики из СССР были весьма хорошо осведомлены о системе государственной власти и тайных пружинах принятий решений.
Первым советским разведчиком, бежавшим на Запад, стал Георгий Агабеков, назначенный в 1927 году резидентом советской внешней разведки в Тегеран. Спустя три года, в 1930-м, он написал воспоминания, которые были опубликованы под названием «Секретный террор: записки разведчика».
В том же году случился громкий скандал в Швеции: советник полпредства Сергей Дмитриевский попросил политического убежища. Вслед за ним к шведам обратился и советский военный атташе в Стокгольме Александр Соболев.
Объясняя причины своего демарша, Дмитриевский вспомнил подьячего Посольского приказа Григория Котошихина, бежавшего в Швецию в XVII веке, который на вопрос о причине своего бегства просто показал следы от кнута на своей спине. «Если бы душа была телом и я мог обнажить и показать ее, то вы бы увидели на ней следы духовного кнута, и я мог бы ответить так же», – пояснил Дмитриевский.
В Швецию временным поверенным в делах срочно отправили знаменитую Александру Коллонтай. И одновременно командировали оперативного работника госбезопасности. Коллонтай записала в дневнике: «У нас совещание по делу Соболева с тов. Ш., присланным «со специальной миссией». Тов. Ш. живо заявляет: «Я сумею извлечь Соболева из засады, доставлю в Союз живым или трупом». Я решительно воспрещаю обсуждать такие дикие выходки. Это значит лить воду на мельницу наших врагов».
Советские вожди во время XVI съезда ВКП(б) в Москве, 1930 г.
Слева направо: Вячеслав Молотов, Иосиф Сталин, Михаил Калинин, Климент Ворошилов.
Именно на этом съезде Сталин предал анафеме Сергея Дмитриевского
и других «невозвращенцев».
Репродукция. Фото автора
ОТ СОЦИАЛИСТА ДО «ЛАКЕЯ КАПИТАЛА»
Бэкграунд Сергея Дмитриевского вовсе не был большевистским. В 1914 году, поступив на юридический факультет Петербургского университета, он примкнул к партии народных социалистов. Во время Гражданской войны принадлежал к антибольшевистской подпольной организации, ушел на юг, где участвовал в Союзе возрождения России.
Затем наступило «прозрение», характерное для некоторых участников антибольшевистской борьбы: в новой власти они стали видеть силу, возрождающую Россию в новой форме. Иными словами, в большевиках они увидели силу, власть, государственность, продолжавшую Российскую империю. Впоследствии это вылилось в достаточное серьезное движение «сменовеховства», побудившее многих эмигрантов вернуться в Советскую Россию, причем даже многих бывших активных участников белого движения.
Осенью 1918 года Дмитриевский вышел из Союза возрождения России, впоследствии он объяснил это следующим образом: «Я оставил моих товарищей, когда на границах страны заблестели иностранных штыки, зазвенело иностранное золото, когда из-за кулис Учредительного собрания показались знакомые всем лики старого режима…».
Он вернулся в Петроград и пытался занимать, как отмечает историк Геннадий Коваленко, «нейтральную» позицию. Но в 1919 году, когда красному Петрограду два раза угрожала белая армия Юденича и интервенты, Дмитриевский совершенно сознательно вступил в большевистскую партию. В 1921-м участвовал в подавлении Кронштадтского восстания.
Карьера Дмитриевского в Советской России развивалась достаточно успешно. Он возглавил Народный университет в Петрограде, потом был назначен комиссаром Высшего военного училища, затем направлен в Наркомат транспорта. В 1923 году перешел на дипломатическую работу. Сначала был секретарем торгового представительства СССР в Берлине, затем первым секретарем советского посольства в Афинах. В 1924-м назначен на должность управляющего делами Наркомата иностранных дел. А еще спустя три года был направлен советником посольства в Стокгольм, куда он приехал с женой Лидией, художницей, и девятилетней дочерью Марией.
И все-таки он, наверное, был недостаточно советским человеком. Дипломатическую работу сочетал с историческими занятиями. Изучал источники по русской истории в шведских архивах, которые никто до него не использовал.
Увлекшись темой истории русско-шведских отношений, Дмитриевский попросил предоставить ему длительный отпуск с сохранением содержания – для научных занятий в Швеции. Однако вместо этого его отозвали в Москву, потребовав объяснений по поводу дисциплинарных проступков. Дипломат почувствовал неладное и решил остаться в Швеции. Этот демарш вызвал немалый резонанс в Советском Союзе.
Максим Горький в своей статье «О предателях», напечатанной в газете «Известия ЦИК СССР и ВЦИК» 31 июля 1930 года, заклеймил Дмитриевскго как предателя рабочего класса, сравнив с Иудой и Азефом. А с трибуны XVI съезда, проходившего в том же году, Сталин лично предал анафеме Дмитриевского вместе с еще рядом «невозвращенцев»: назвал их «лакеями капитала» и «бракованным товаром, ненужным и вредным для революции».
Как отмечал Сергей Дмитриевский в одной из своих книг,
Сталин «получил свою окончательную шлифовку в обстановке гражданской войны».
Картина В. Хвостенко «Сталин и Ворошилов на Царицынском фронте», 1934 г.
Репродукция. Фото автора
СТАЛИН КАК ПРЕДТЕЧА?
Эмиграция, конечно же, торжествовала: многим казалось, что сам факт появления очередного высокопоставленного «невозвращенца» из СССР свидетельствовал о том, что правящая советская элита не так монолитна, что в ней немало противников Сталина. А значит, есть надежда на то, что советский строй рано или поздно зашатается изнутри и рухнет.
Внимание к Дмитриевскому было тем более серьезным, что он стал выступать с громкими публицистическими работами. В книге «Судьба России», изданной в Стокгольме в 1930 году, свой отказ вернуться и разрыв с советским режимом он объяснил тем, что убедился в ошибочности политического курса Сталина.
Вторая книга, написанная Дмитриевским, называлась «Сталин. Предтеча национальной революции». Автор живописал «великую стройку» в СССР, но отмечал, что Сталин – «уже пройденный этап революции». Дмитриевский считал, что революционная эпоха сменится цезаризмом, а потому он утверждал, что стране нужен «национальный вождь, наследник и продолжатель революции», «русский Наполеон».
Основная мысль Дмитриевского состояла в том, что в СССР усиливается русский национализм, подчеркивал, что под давлением русской стихии советская власть становится все более национальной. «Люди революции, даже на верхах власти, под давлением народа и его жизни постепенно все больше начинают сознавать себя русскими и националистами».
«Настанет время, – отмечал Дмитриевский, – когда русская революция, уложившись в естественные национальные рамки, скажется не только отрицательными, но и положительными результатами». Говоря о молодежи, он утверждал, что комсомольцы, «поющие с увлечением гимн «Интернационал», гораздо больше националисты, чем многие другие, сами того не сознавая». Дмитриевский подчеркивал, что одним из органических источников этого национализма является ненависть к Западу. «Страшным ядом ненависти и недоверия ко всему западному напитывают уже десятки лет русский народ», – отмечал он.
Сталина Дмитриевский изображал двояко. Он отмечал, что вождь, «сведя постепенно на нет все зачатки советского демократизма, создавшиеся было в последние ленинские годы, довел до крайнего выражения самодержавие партии в стране», а в самой партии «централизация была доведена до крайних своих выражений». Указывал, что Сталин «плетет сеть интриг», «возвышает одних людей, растаптывает других. Покупает, продает тела и души».
В то же время Дмитриевский утверждал, что карикатурное представление о Сталине как о моральном уроде и идейном ничтожестве создано, в основном, Троцким и не вполне отвечает действительности. На самом же деле Сталин борец за русское национальное дело, возглавивший едва ли еще не до революции ту часть большевистской партии, которая никогда не отрывалась от родной почвы в противоположность эмигрантской части партии, которая и по своему национальному составу не была русской.
«Сталинская система идей несложна – но в этом ее сила: она доступна самому примитивному пониманию, – отмечал Дмитриевский. – В основе всего у Сталина и сейчас, как и много лет назад, лежит ленинская теория империализма, «как кануна социалистической революции». Из нее Сталин выводит идею русского, вернее, русско-азиатского, совокупности русско-азиатских народов, объединенных в Советский Союз, мессианизма. А из этого, в свою очередь, естественно возникает идея «красного», «пролетарского», вернее же – русско-азиатского империализма…
Сталин нужен был для того, чтобы заложить материальный фундамент здания новой национальной империи. Это сделано. На взрыхленной им почве вырастают новые люди и новые идеи».
ЧУЖОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ
Эмигрантка Елена Дмитриевна Кускова в парижских «Современных записках» недоуменно воскликнула о книге Дмитриевского о Сталине: «Зачем это он не возвратился? Такой полноты умиления перед силой, а порой и гениальностью Ленина и «народного вождя» Сталина и столь же глубокой ненависти ко всяким там, на гнилом Западе, демократам трудно встретить еще у какого-либо современного писателя…»
И в принципе, она была совершенно права. Тем более что полет мысли увел Дмитриевского еще дальше. Недаром Лев Троцкий в своей книге «Сталин» назвал его шовинистом, антисемитом и «открытым фашистом».
В поисках идеального устройства государства Дмитриевский обратил свой взор к Германии, где как раз тогда набирал силу нацизм. Он несколько раз ездил в Берлин, где встречался с высокопоставленными деятелями нацистской партии, а в 1934 году написал книгу «Люди и дела», прославляющую Гитлера.
Дмитриевский заявил, что его приход к власти «национальной революцией, самой бескорыстной, благородной, бескровной и дисциплинированной»… И в этих взглядах он, увы, был не одинок: часть русской эмиграции сознательно пошла на сотрудничество с фашизмом. Финал этих «деятелей» хорошо известен: они понесли заслуженную суровую кару…
В 1940 году Дмитриевский обратился к начальнику Главного управления имперской безопасности Рейнхарду Гейдриху с призывом не препятствовать естественному развитию СССР в национал-социалистический режим. Это вызвало подозрения Гейдриха в том, не является ли Дмитриевский советским агентом, цель которого предотвратить войну Германии против СССР. А шведская полиция стала подозревать Дмитриевского в связях с немецкой разведкой…
После краха нацизма Дмитриевский оправдывался, что ставил целью вовсе не пропаганду нацизма, а его изучение как политической идеологии. И в принципе, после войны он не понес никакой ответственности за то, что прославлял нацизм. Последствием была лишь его полная политическая изоляция. «Его взгляды вызывали неприятие в демократических кругах Швеции, не сложились у него отношения ни со шведскими националистическими кругами, ни с русской эмиграцией», – отмечает историк Геннадий Коваленко.
И, наконец, несколько слов о послевоенной судьбе бывшего перебежчика. Жил он в Швеции крайне скромно, зарабатывал гонорарами с газетных публикаций, лекциями и преподаванием русского языка в Высшей торговой школе в Стокгольме. В 1951 году получил работу в Госархиве Швеции, занимался изучением Новгородского оккупационного архива XVII века. Ушел из жизни в 1964 году.
