В моих руках – документ времен Первой мировой войны: «Экстренный розыск. Список А». Ниже – «Список изменников-предателей русских подданных, оказывавших содействие неприятелю и подлежащих военному суду за измену». Документ адресован «губернаторам, градоначальникам, начальникам губернских и железнодорожных полицейских жандармских управлений, отделениям по охранению общественной безопасности и порядка, гг. офицерам Отдельного корпуса жандармов, ведающим розыск, и жандармским офицерам на пограничным пунктах».
«Экстренный розыск» по Российской империи, март 1916 г.
«ЖЕГ ИКОНЫ, ПОРВАЛ ПОРТРЕТ ГОСУДАРЯ»
Подобный список наверняка был не единственным. В этом, датированном мартом 1916 года, указано 46 имен. Все — подданные Российской империи, жившие в ее западных губерниях, оказавшихся вблизи германского фронта, а затем и под оккупацией. Некоторые персоны просто перечислены, без указаний вин и прегрешений, про других написано чуть более подробно.
Например, под № 24 значится «находящийся в плену у германцев младший унтер-офицер Рыжев». Следующим номером числится Алексей Рогачук, крестьянин деревни Суббото: «приняв по приходе немцев католическую веру, жег иконы, порвал портрет Государя и требовал, чтобы жители сносили к нему припасы». Рядовые Дубненского полка 75-й пехотной дивизии Мордухович и Дудич были обвинены в том, что «попав в плен, дали германцам самые подробные показания о наших войсках». Под № 44 – немецкий колонист Мандель, «указывавший германцам, где у жителей спрятан хлеб и скот». А под № 45 – унтер-офицер Муромского полка Майков, «не позволивший своему взводу стрелять по неприятелю и приказавший ему сдаться в плен».
Приписка под перечнем лиц гласила: «По обнаружении всех означенных лиц надлежит арестовать, обыскать, сообщить о сем штабу 3-й Армии по контрразведывательному отделению, и уведомить Департамент полиции».
Сейчас трудно сказать, кто из поименованных в списке был действительно предателем и изменником, а кто попал туда по навету и оговору. Но известно, что с первых же дней любой войны появляется такое явление, как шпиономания. Повсюду и повсеместно ищут шпионов и изменников – мнимых и явных. Под подозрение может попасть практически любой человек, который кому-то чем-то показался странным. Мол, не так одет, не та шляпа, не те штиблеты, тросточка явно нездешняя, говорит с необычным акцентом, смотрит исподлобья… А особо бдительных граждан, желающих принести пользу своей родине, много во все времена.
Как вспоминал сотрудник германской разведки Феликс Гросс, осенью 1914 года «всякого черноволосого или чернобородого человека арестовывали, принимая за русского, а если кто появлялся в плаще английского покроя, вопящая толпа волокла его в полицейский участок».
В Германии уже в августе 1914 года, практически сразу же после начала войны, появились слухи, что по стране разъезжают груженые золотом вражеские автомобили. Якобы оно предназначено на оплату услуг вражеских шпионов и диверсантов. В результате в различных районах Германии граждане нападали на показавшиеся им подозрительными легковые автомобили, погибло даже несколько правительственных чиновников.
В Российской империи с не меньшей силой тоже боролись со шпионами и изменниками. Осенью 1914 года особый комитет при управлении Александровской железной дороги (также именовавшейся Московско-Брестской), например, запретил расспрашивать в своей зоне ответственности «воинских чинов» обо всем, что касается жизни армии. За нарушение требования грозил трехмесячный арест или штраф в 300 рублей. С военными нельзя было говорить о местах расположения воинских частей, о существующих и постройке новых железных дорог, о предполагаемых действиях армии, о размерах потерь, поимке неприятельских шпионов и так далее.
Историки отмечают: чем дальше затягивалась война и чем кровавее она становилась, тем все более изощренные формы принимало, как тогда говорили, шпионоискательство. Если дела на фронте шли не лучшим образом, а то и совсем из ряда вон, надо было этот как-то людям объяснять. Большинство генералов и высших чиновников признавать вину не любили или не умели, и главной причиной поражений оказывался опять же мифический скрытый враг.
«СЛЕДИТЬ ЗА СОБОЮ И ДРУГ ЗА ДРУГОМ…»
В начале 1915 года вопросами бдительности озадачились уже высшие военные власти. Главное управление Генштаба периодически рассылало командующим округам такие циркуляры: «Всем чинам действующей армии предписано быть сдержанными и осторожными в своих письмах и разговорах… Жены, сестры, матери, отцы, братья, родные и знакомые наших доблестных воинов приглашаются избегать всех письменных сообщений, разговоров по телефону, в трамваях и общественных местах о расположении наших войск, наших боевых действиях… Надо следить не только за собою, но и друг за другом, удерживая легкомысленных от излишней откровенности».
Свой вклад в раскручивание кампании оголтелой шпиономании внесли пресса и общественные деятели. В брошюре Николая Поливанова «О немецком засилье», которая к 1916 году выдержала шесть изданий, указывалось, что «все немцы — это моральные дегенераты», а подлинная угроза России — не на фронте, а «в болотной тине иных германофильствующих канцелярий».
Подобные же настроения царили и в головах тех, кто на деле занимался борьбой с настоящими, а не выдуманными германскими и австрийскими агентами. Как отмечают историки, классическим примером бессмысленной погони за несуществующим врагом стало дело американской компании «Зингер» — крупнейшего производителя и продавца швейных машинок. Ее контора находился в самом центре Петрограда, на Невском проспекте. Военная контрразведка подозревала фирму в прикрытии германской шпионской сети. А главным аргументов в пользу этого считалось лишь то, что у «Зингер» была хорошо организованная разветвлённая система отделений…
Настоящие же вражеские резиденты наблюдали за происходящим с нескрываемым удовольствием и злорадством. Максимиллиан Ронге, бывший начальник разведывательного бюро австрийского генерального штаба с 1913 года до конца Первой мировой войны, вспоминал: «Русское шпионоискательство принимало своеобразные формы. Лица, которые ими были арестованы и осуждены, как, например, жандармский полковник Мясоедов, председатель ревельской военной судостроительной верфи статс-секретарь Шпан, военный министр Сухомлинов и др., не имели связи ни с нашей, ни с германской разведывательной службой. Чем хуже было положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в армии крик: предательство!».
Мемуары Максимилиана Ронга «Разведка и контрразведка» были изданы в Москве в конце 1930-х годов. В них он приводил фактический материал, характеризующий организацию и технику работы разведывательных служб иностранных государств во время войны. Книга содержала данные о подготовке австро-венгерской разведывательной службы к работе в годы войны, данные о разведывательной службе войсковых штабов и роли разведки и контрразведки в подготовке и обеспечении боевых операций австрийской армии.
КАРТА В БУМАГАХ ИМПЕРАТРИЦЫ
Антон Иванович Деникин в своих мемуарах «Очерки русской смуты» вспоминал, что вся атмосфера в русском обществе в последние годы Первой мировой войны была проникнута ощущением измены. Об этом свидетельствовали даже солдатские письма из действующей армии, вскрытые цензурой.
«Наиболее потрясающее впечатление произвело роковое слово:
— Измена.
Оно относилось к императрице.
В армии громко, не стесняясь ни местом, ни временем, шли разговоры о настойчивом требовании императрицей сепаратного мира, о предательстве ее в отношении фельдмаршала Китченера, о поездке которого она, якобы, сообщила немцам, и т. д. Переживая памятью минувшее, учитывая то впечатление, которое произвел в армии слух об измене императрицы, я считаю, что это обстоятельство сыграло огромную роль в настроении армии, в отношении ее и к династии, и к революции».
Генерал Михаил Алексеев, которому Деникин весною 1917 года, уже после крушения монархии, задал мучительный вопрос о возможной измене императрицы Александры Федоровны, ответил как-то неопределенно и нехотя: «При разборе бумаг императрицы нашли у нее карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземплярах — для меня и для государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею...»
«Больше ни слова. Переменил разговор, — добавлял Антон Деникин. — История выяснит, несомненно, то исключительно отрицательное влияние, которое оказывала императрица Александра Федоровна на управление русским государством в период, предшествовавший революции. Что же касается вопроса об «измене», то этот злосчастный слух не был подтвержден ни одним фактом, и впоследствии был опровергнут расследованием специально назначенной Временным правительством комиссии Муравьева, с участием представителей от Совета р. и с. Депутатов».
«КЛЯНУСЬ, ЧТО НЕВИНОВЕН»
Самое громкое дело об измене было связано с полковником Сергеем Мясоедовым. Он был переводчиком штаба 10-й армии, разгромленной германцами в самом начале Первой мировой. Впрочем, шлейф обвинения в предательстве тянулся за ним еще с довоенных лет. В 1912 году в статьях, опубликованных в газетах «Вечернее время» и «Новое время», лидер партии октябристов в Государственной Думе Александр Гучков обвинил Мясоедова в шпионаже в пользу Германии.
Поводом послужил тот факт, что Мясоедов долгое время занимал пост начальника Вержболовского жандармского отделения, располагавшегося на российско-германской границе. По своему служебному положению ему приходилось лично общаться с российскими и германскими монархами, следующими через границу, и за несколько лет службы Мясоедов получил 26 русских и иностранных орденов и медалей. А германский кайзер даже подарил ему свой портрет с дарственной надписью.
Итогом скандала стала дуэль между Гучковым и Мясоедовым. Оба остались целы, но Мясоедов был отправлен в запас. Однако жертвой нового обвинения оказался по другой причине. Он был близким другом военного министра Владимира Сухомлинова, а тот, в свою очередь, считался одним злейших врагов главнокомандующего русской армией великого князя Николая Николаевича.
Когда началась Первая мировая война, Мясоедов был призван в армию – сначала в ополчение, но затем он подал просьбу начальнику штаба 10-й армии, расквартированной в районе его прежней службы в Вержблове, зачислить его на какую-нибудь должность. «Знаю в совершенстве немецкий язык, Восточную Пруссию, в которой производил разведки», — писал Мясоедов в рапорте. Вскоре ему предложили должность переводчика, и он энергично взялся за новую работу.
Как следовало из его собственного рапорта, он ходил с разведчиками в тыл немецких войск, «чрезвычайно умело получал ценные сведения», «содействовал успешности действий войсковой разведки», под огнем «ободрял примером». Служебная характеристика умалчивала, что он занимался мародерством…
Мясоедов был арестован по доносу бежавшего из плена подпоручика Якова Колаковского. Тот попал в немецкий плен, и дабы выбраться из него, согласился работать на германскую разведку. Тогда у немцев якобы и прозвучало имя «резидента» Мясоедова.
Военный суд приговорил полковника к смертной казни. При этом судьи разошлись во мнении относительно доказанности его преступлений. Но главнокомандующий решил дело, наложив резолюцию «Повесить!»…
Как отмечал историк К.Ф.Шацилло, доказательства, приложенные к делу Мясоедова, представляли собой несколько пухлых досье: переписка с женой, детьми, любовницами, компаньонами Фрейдбергами, со знакомыми. «Ничего, подтверждающего обвинение в шпионаже, здесь нет, — свидетельствует Шацилло. — Бесспорных фактов, уличавших Мясоедова в шпионаже, не было выявлено и позже, во время следствия».
Мясоедов отправлял телеграммы жене и дочери: «Клянусь, что невиновен, умоляй Сухомлиновых спасти, просить государя императора помиловать». В отчаянии он даже пытался осколками пенсне перерезать себе вены… Через пять с половиной часов после объявления приговора его повесили в Варшавской цитадели…
