«Две гитары за стеной…»
Раз уж речь зашла о гитаре, начну с этого. Во времена моей юности перебирать струны умели очень многие из сверстников. Когда, поступив на журфак, мы поехали на картошку, в отряде из двадцати человек было пять или шесть гитар, и ни одна из них не лежала без дела. Бренчали ночами, и репертуара хватало, чтобы ночь напролет петь и не повторяться.
Из тех, кто гитарой не владел, а лишь подпевал, каждый второй или третий когда-то в детстве осваивал пианино и при случае мог, как Шарапов в банде Горбатого, сесть и сбацать – какой-нибудь там этюд Шопена, «Лунную сонату» Бетховена или «Мурку», в конце концов.
А кто в детстве не дул в губную гармошку, не стучал по барабану, не тряс бубном и не экспериментировал с маленьким разноцветным ксилофоном? Все это продавалось в любом игрушечном магазине и, поскольку ассортимент был в разы скуднее, чем нынче, охотно покупалось детям.
Не то чтобы все с пеленок росли музыкантами, но игру на инструментах воспринимали как нечто естественное. Это даже не считалось хобби, а было так… само собой. Где же теперь прячутся юные пианисты, гитаристы и барабанщики? Что-то совсем их не видно – и, главное, не слышно.
«А я девочка в плейере…»
Летом 1989 года, закончив девятый класс, я побывала в Западном Берлине. Повезло учиться в немецкой спецшколе, которая с началом перестройки осторожно добавила к списку проверенных восточногерманских друзей пару капиталистических партнеров из ФРГ.
Представьте себе подростка, выросшего в советской стране и вдруг очутившегося в торговом центре «дикого» Запада. В кармане – 100 дойчемарок, приличная сумма, подаренная немецкой семьей. Глаза разбегаются. Что купить?
Я даже не задумалась: двухкассетный магнитофон. И – о счастье! – хватило еще на плейер с наушниками. Ходить по улицам с музыкой в ушах и переписывать песни с кассеты на кассету было пределом мечтаний. На тебя завистливо оглядывались прохожие, а одноклассники выстраивались в очередь – переписать новый альбом Си Си Кетч, «Модерн Токинг» или «Наутилуса Помпилиуса».
Странно: чем более громоздким и неудобным является носитель информации (в данном случае я – о музыке), тем ценнее он кажется. Современная карта памяти или флешка со скачанными на нее за минуту ста альбомами не стоит и одной заезженной аудиокассеты с двадцатью песнями, записанной на моем двухкассетнике, с шумами и хрипами, с рукописными названиями на бумажке. А с той, в свою очередь, вполне бы могла потягаться старинная грампластинка, толстая и тяжелая, две песни на одной стороне, две – на другой, которую слушали в 1950-х мои бабушка с дедом. Как они были счастливы, затаив дыхание и внимая тем песням, мне не представить. Как я была счастлива в своем плейере, не понять моим детям. А жаль.
«Помнишь, товарищ, белые снега?..»
Сегодня я испытываю счастье, когда слушаю записи семейного архива. Например, во время одного застолья – кажется, это был Новый год где-то в середине 1970-х – дед и бабушка, мама с папой и их друзья устроили концерт. Каждый по очереди что-нибудь пел или читал стихи, а некоторые песни исполняли все вместе. Папа рулил процессом, нажимая кнопку «Запись» на самом первом в нашей жизни маленьком магнитофоне «Легенда». На память.
Это бесценно - слышать спустя 40 лет, как молодые родители хором поют песню Галича, сочиненную по мотивам американского блюза: «Подари на прощание мне билет на поезд, идущий куда-нибудь…». Потом не вполне трезвый, но очень дружный хор их товарищей на одном дыхании, под аккомпанемент двух или трех гитар выдает народную-антисоветскую: «Царь Николашка, самодержец всей Руси…» и пиратскую Юлия Кима: «По бушующим морям мы гуляем здесь и там…». Но гвоздем программы становится дедушкина любимая песня военных альпинистов «Баксанская»: «Там, где снег тропинки заметает…».
Всю музыку, которую любили мои родные, обожала и я. Произнося по праздникам тосты, они часто говорили о корнях, и я усвоила: они – мои корни.
Но была и обратная связь. То, что нравилось мне, постепенно входило и в их список лояльности. Корни подпитывались свежими соками: старшие поколения принимали дары младших. Мой дед с восторгом слушал Высоцкого и мгновенно влюбился в супругов Никитиных, как только журнал «Кругозор» выпустил первую их пластинку. По тем временам это было весьма прогрессивно. Маме с папой нравились БГ и Цой, а незадолго до смерти отца мы вместе с ним болели за Диму Билана на «Евровидении», он ласково называл его «Дима Билайн».
Кумиры становились общими еще и потому, что они в принципе были достойны называться кумирами, и потому, что их знали все, поголовно.
Как сохранить эту связь поколений сегодня? Допустим, мне нравятся «Шляпники» (The Hatters), и я вместе с дочкой не прочь иногда послушать Гречку, Монеточку или Егора Крита. Но вот я спрошу соседку или на улице первого встречного: знают ли они таких исполнителей? Вряд ли. В итоге одни кумиры стареют, а другие не занимают их места и не становятся столь же массово любимыми разными поколениями. С этим – тоже беда.
«Через годы, через расстоянья…»
На «Радио России» в 1990-е выходила и была очень популярна передача «Отдушина». Ее ведущие, петербургские актеры Марина Ланда и Михаил Черняк, выбирали какую-то тему и вспоминали песни, в которых она так или иначе раскрывалась, звучала или хотя бы упоминалась вскользь. Темой могло быть что угодно: детство, работа, еда, солнце, космос, любовь, автомобили, цветы… Когда я вышла замуж, мы с моим супругом Андреем придумали такую игру – «Отдушину»: во время прогулок или просто, когда было скучно, брали тему наугад и по очереди называли песни. Просто перечислять, конечно же, не получалось, каждую в итоге распевали хором. Выигрывал тот, кто назовет последнюю песню.
Игра наша длилась часами, и чаще всего мы заканчивали ее, так и не добравшись до финиша, ибо список песен, которые знали, был неиссякаем, о чем бы ни шла речь. Например, о солнце: «Луч солнца золотого туч скрыла пелена…», «Я на солнышке лежу, я на солнышко гляжу…», «Милая моя, солнышко лесное…», «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…», «…И упасть, опаленным звездой по имени Солнце…» - и дальше до бесконечности.
Начиная с раннего детства, я (как и многие мои друзья, коллеги, знакомые – наверно, практически все, кого я знаю, кроме самых молодых) постоянно впитывала, как губка, огромное количество музыки. Если бы в 20 лет меня попросили спеть все песни, которые я знаю наизусть, то я выступала бы как минимум целую неделю подряд.
Песни из мультиков, из детских и взрослых фильмов, романсы, сочинения бардов, произведения советской эстрады разных лет, хиты нашей рок-музыки, заграничные рок и попса, блатные, дворовые песни, колыбельные, русские народные… Копившийся годами в голове и сердце репертуар превращался в мощный культурный пласт, одну из опор, на которых держалось понятие «я» и стоял окружающий мир, со всем его прошлым и настоящим. А будущее, казалось, будет соткано из новых бесчисленных песен, из новых слов и новой музыки.
Но вот будущее настало – и я не вижу растущей лозы со спелыми гроздьями. По радио и телевизору без конца крутят старые шлягеры. Новые – есть, они появляются и даже оседают в памяти, но их несравнимо мало. Мои дети, которым я пела когда-то все, что знала, с которыми слушала все, что любила, не вспомнят наизусть и пары десятков песен – ни из мультиков, ни из телика, ни даже из всего того, что сами предпочитают слушать. Похоже, интернет разучил их что-либо помнить. Боюсь, такая же история – с большинством их ровесников, нынешних 20-летних.
«Виноградная косточка» навеки осталась в теплой земле, не разрослась. Корням не хватает воды, культурный пласт изрядно подсох, опора расшаталась. Не знаю, как вас, а меня это огорчает.
Быть может, среди подписчиков «Вестей» найдутся представители юного поколения, которые возразят и напишут об этом в редакцию? Буду очень рада получить такие письма.
