«Мы проданы, я вижу; нас ведут на гибель; я не могу равнодушно смотреть, – писал Багратион генералу Ермолову в июле 1812 года, в самом начале военной кампании против Наполеона. – Уже истинно еле дышу от досады, огорчения и смущения. Я, ежели выберусь отсюдова, тогда ни за что не останусь командовать армией и служить: стыдно носить мундир, ей Богу… Ох, жаль, больно жаль России! Я со слезами пишу прощай, я уже не слуга… Признаюсь, мне все омерзело так, что с ума схожу… Наступайте! Ей Богу, оживим войска и шапками их закидаем. Иначе будет революция в Польше и у нас»…
ПО ЗАВЕТУ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Исторический парадокс: олицетворением предательства и измены, ставшей причиной отступления русской армии под натиском наполеоновских полчищ, стал видный военачальник Михаил Богданович (при рождении – Михаэль Андреас) Барклай-де-Толли, отлично зарекомендовавший себя в войнах до 1812 года. Однако именно ему пришлось взвалить на себя всю тяжесть ответственности за поражения первых месяцев Отечественной войны. Именно он в глазах многих современников стал виновником отступления русской армии и захвата Москвы французами…
«Не принадлежа превосходством дарований к числу людей необыкновенных, он излишне скромно ценил свои способности, – писал про Барклая-де-Толли генерал Ермолов. – Барклай – человек ума образованного, положительного, терпелив в трудах, заботлив о вверенном ему деле, равнодушен в опасности, недоступен страха. Свойств души добрых!». И далее: «Словом, Барклай-де-Толли имеет недостатки с большей частью людей неразлучные, достоинства же и способности, украшающие в настоящее время весьма немногих из знаменитейших наших генералов». Ермолов отмечал, что при всех хороших своих качествах Барклай страдал недостатком: «нетверд в намерениях, робок в ответственности… Боязлив перед государем, лишен дара объясняться. Боится потерять милость его».
С началом войны Барклай, военный министр Российской империи, был оставлен императором в качестве ответственного за руководство военными действиями, хотя официального статуса главнокомандующего не имел. И хотя он сумел добиться соединения русских армий под Смоленском, сорвав планы Наполеона разбить русские силы порознь, попытки Барклая-де-Толли сохранить армию любой ценой вызвали недовольство и упреки в его адрес.
Как отмечал в своих записках о 1812 годе писатель, историк, мемуарист Сергей Глинка, Барклай-де-Толли «отступал, но уловка умышленного отступления, уловка вековая. Скифы Дария, а парфяне римлян разили отступлениями. Не изобрели тактики отступлений ни Моро, ни Веллингтон. В древности Ксенофонт, вождь десяти тысяч греков, вел полки свои, обдумывая и рассчитывая каждый шаг. Не изобрел этой тактики и Барклай на равнинах России…
Предприняв войну отступательную, император Александр писал к Барклаю: «Читайте и перечитывайте журнал Петра Первого». Итак, Барклай-де-Толли был не изобретателем, а исполнителем возложенного на него дела. Да и не в том состояла трудность. Наполеон, порываемый могуществом для него самого непостижимым; Наполеон, видя с изумлением бросаемые те места, где ожидал битвы, так сказать, шел и не шел…»
Памятник М.Б. Барклаю-де-Толли у Казанского собора в Петербурге
«НЕГОДЯИ, ПРОДАВШИЕ СЕБЯ НАПОЛЕОНУ»
Когда под Смоленском армии соединились Багратиона и Барклая-де-Толли соединились, русское общество ждало, что теперь-то Наполеону дадут генеральное сражение. И когда город был оставлен, это вызвало огромную бурю разочарования: «И Смоленск сдали! Долго ли будут отступать и уступать Россию?!»
«…Мы потерпели страшное поражение под Смоленском, французы провели наших, как простаков… Барклай, который по службе моложе Платова, Багратиона и двенадцати генерал-лейтенантов, которые у него под командою, заведует всем войском и так себя ведет, что возбудил к себе общую ненависть», – писала из Москвы 15 августа 1812 года великосветская дама Мария Волкова, выпускница Смольного института. Ее письма к петербургской подруге и родственнице Варваре Ланской с давних пор служили важным источником для исследователей.
Спустя две недели, в конце августа 1812-го, Мария Волкова писала Варваре Ланской из Тамбова: «Не можешь вообразить, как все и везде презирают Барклая. Да простит ему Бог и даст ему сознать и раскаяться во всем зле, которое он сделал».
Солдаты ругали Барклая, считая его изменником, предателем, называя его «немцем», переиначивали его фамилию в «Болтай да и только». Военачальник знал о ропоте солдат, но считал, что выбранная им стратегия правильна.
«…Не завлечение Наполеона затрудняло Барклая-де-Толли, но война нравственная, война мнения, обрушившаяся на него в недрах Отечества. Генерал Тормасов говорил: “Я не взял бы на себя войны отступательной”», – писал Сергей Глинка.
Офицеры тоже были недовольны Барклаем. «Представить не можешь, – писал своей жене генерал Дмитрий Дохтуров, руководивший обороной Смоленска, – какой это глупый и мерзкий человек Барклай».
Особенно преуспел в разжигании ненависти к Барклаю Петр Багратион – без сомнения, храбрейший полководец и любимец солдат, но порой не самый сильный стратег. Он вообще весьма презрительно относится к силам неприятеля.
«Чего нам бояться? – писал он императору. – Неприятель, собранный на разных пунктах, есть сущая сволочь». «Божусь вам, – пишет он же московкому градоначальнику Федору Ростопчину, – неприятель дрянь, сами пленные и беглые божатся, что, если мы пойдем на них, они все разбегутся».
«За что вы срамите Россию и армию? – обращался он к генералу Ермолову в июле, в начале кампании. – Наступайте, ради Бога! Ей Богу, неприятель места не найдет, куда ретироваться. Они боятся нас…»
«Никого не уверишь ни в армии, ни в России, – писал Багратион в то же время генералу Алексею Аракчееву, – чтобы мы не были проданы… Ваш министр (Багратион имел в виду Барклая-де-Толли. – Ред.), может, хороший по министерству, но генерал не то, что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего отечества».
Когда под Смоленском произошла личная встреча Багратиона и Барклая, то, по свидетельству очевидцев, Багратион будто бы заявил: «Ты немец, тебе все русские нипочем». «А ты дурак, и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским», – отвечал Барклай.
На картине Алексей Кившенко «Совет в Филях», созданной им в 1880 году как иллюстрация к роману Льва Толстого «Война и мир», М.Б. Барклай-де-Толли изображен под иконой
ТЕНЬ НА БАРКЛАЯ
В конце концов Александр I назначил нового главнокомандующего русской армией. Уступая этот пост Михаилу Кутузову, Барклай-де-Толли писал царю: «Избегая решительного сражения, я увлекал неприятеля за собой и удалял его от его источников, приближаясь к своим, я ослабил его в частных делах, в которых я всегда имел перевес».
Впрочем, Кутузов следовал плану своего предшественника и отступал. Барклай-де-Толли же остался командующим 1-й западной армии.
«По словам казака (пленного. – Ред.), русские открыто жаловались на Барклая, который, как они говорили, помешал им драться под Вильно и под Смоленском, заперев их в стенах города, – отмечал в своих мемуарах обер-шталмейстер Наполеона Арман Огюстен Луи де Коленкур. – Два дня назад в армию прибыл Кутузов, чтобы сменить Барклая. Он не видел его, но один молодой штабной офицер приезжал вчера, чтобы поговорить с казачьим офицером, его командиром, и сообщил ему эту новость, добавив, что дворянство принудило Александра (русского императора. – Ред.) произвести эту перемену, которой армия была очень довольна. Это известие показалось императору (Наполеону. – Ред.) весьма правдоподобным и доставило ему большое удовольствие; он повторял его всем.
Медлительный характер Барклая изводил его (Наполеона. – Ред.). Это отступление, при котором ничего не оставалось, несмотря на невероятную энергию преследования, не давало надежды добиться от такого противника желанных результатов.
– Эта система, – говорил иногда император, – даст мне Москву, но хорошее сражение еще раньше положило бы конец войне, и мы имели бы мир, так как в конце концов придется ведь этим кончить.
Узнав о прибытии Кутузова, он тотчас же с довольным видом сделал вывод, что Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление; он, наверное, даст нам бой, проиграет его и сдаст Москву, потому что находится слишком близко к этой столице, чтобы спасти ее; он говорил, что благодарен императору Александру за эту перемену в настоящий момент, так как она пришлась как нельзя более кстати».
В Бородинской битве Барклай-де-Толли командовал правым крылом армии и появлялся, словно бы ища смерти, в самых опасных местах. Он лично, демонстрируя волю и храбрость, водил полки в атаку, под ним было ранено и убито пять лошадей… Багратион, как известно, в том сражении был смертельно ранен. Барклай остался целым и невредимым.
Когда спустя несколько дней в деревни Фили решался вопрос о сражении за Москву и большинство членов военного совета горело желанием дать еще одно сражение, Барклай-де-Толли высказался за то, чтобы сдать город неприятелю. Кутузов, по словам Ермолова, «не мог скрыть восхищения своего, что не ему присвоена будет мысль об отступлении».
«И здесь постарались набросить тень на Барклая, – отмечает историк Сергей Мельгунов. – Кутузов, желая сложить с себя ответственность, указывал в своем донесении, что «потеря Смоленска была преддверием падения Москвы», не скрывая намерения, говорит Ермолов, набросить невыгодный свет на действия главнокомандующего военного министра, в котором и не любящие его уважали большую опытность, заботливость и отличную деятельность. Ведь записки писались, когда острота событий прошла».
По-прежнему встречая непонимание царедворцев и высшего генералитета, в сентябре 1812 года Барклай ушел в отставку: «Я твердо решился лучше впасть в бедность, от которой я не избавился во время моей службы, нежели продолжать службу… Я надеюсь, однако, что беспристрастное потомство произнесет суд с большей справедливостью»…
ЗАСЛУЖИВШИЙ ЛАВРЫ ГЕРОЯ
«Отступления, которые мы совершали после этих боев, не были вынужденными; они были предопределены еще до сражения обстоятельствами и важными причинами, – указывал Барклай-де-Толли в письме императору Александру I, датированном 11 сентября 1812 года. – Они не являлись бегством, но были продуманным движением, осуществлявшимся со всем возможным порядком на виду у неприятеля, во время которого в его руки попало лишь несколько отставших.
Только от сохранения армии зависела судьба Российской Империи, и дело 26 августа доказало, что несмотря на все прежние упорные бои, эта великая цель была достигнута, поскольку только хорошо сохранившаяся и организованная армия могла сражаться так, как сражалась армия Вашего Величества в трудных обстоятельствах, которые подавили ее в кровавый день Бородина, после чего она и обрела свое нынешнее состояние».
Выйдя в отставку, Барклай-де-Толли уехал в свое лифляндское имение. Там он составил подробную «Записку», отправленную императору, в которой еще раз доказывал правоту своих действий с начала войны. И без дела Барклай оставался недолго.
В 1813 году Александр I потребовал, чтобы тот возглавил во время заграничных походов 3-ю русскую армию. И не прогадал. Барклаю сопутствовала военная удача, больше уже никто не смел упрекать его в трусости, предательстве или измене. В боевой обстановке его, действительно, отличало необычное хладнокровие, которое даже стало солдатской поговоркой: «Погляди на Барклая, и страх не берет».
В «битве народов» под Лейпцигом в 1813 году именно Барклай был одним из главных «виновников» победы, за эту кампанию он был возведен в графское достоинство. Сражения при Бриенне, Арси-на-Обе, Фер-Шампенуазе и Париже в 1814 году принесли Барклаю-де-Толли фельдмаршальский жезл.
Но, как отмечает историк Сергей Мельгунов, «хотя имя Барклая было реабилитировано после 1812 г. и ему вновь было поручено командование армией; хотя и памятник ему поставлен рядом с Кутузовым, но все же не Барклай вошел в историю с именем народного героя Отечественной войны. А, быть может, он более всех заслужил эти лавры».
