[caption id="attachment_14562" align="alignright" width="381"]
Актриса Мария Висновская[/caption]
Летом 1890 года в Варшаве, столице Царства Польского, разыгралась любовная трагедия, потрясшая всю тогдашнюю Российскую империю. Корнет лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Александр Бартенев застрелил свою возлюбленную, знаменитую артистку императорского Варшавского драматического театра Марию Висновскую, считавшуюся украшением здешней сцены.
«НЕ Я ВИНОВАТ И НЕ ОНА»
Возле окровавленного тела актрисы были найдены разорванные на мелкие куски записки, написанные ее рукой. «Человек этот угрожал мне своей смертью – я пришла. Живой не даст мне уйти». «Ловушка? Мне предстоит умереть. Человек этот является правосудием!!! Боюсь… Дрожу! Последняя мысль моя матери и искусству…» «Человек этот поступит справедливо, убивая меня… последнее прощание любимой, святой матери и Александру… Жаль мне жизни и театра… Умираю не по собственной воле… Не играть любовью!..»
По словам сослуживца Бартенева, ротмистра Лихачева, тот, придя утром в казармы, сбросил с себя шинель и заявил: «Вот мои погоны!». И потом добавил в отчаянии: «Я застрелил Маню»… Кто такая Маня – сослуживцы знали, поскольку отчасти были посвящены в перипетии драматических отношений корнета с актрисой.
Бартенев сообщил и адрес, где он совершил убийство. Обеспокоенный ротмистр собрал нескольких офицеров, отправились туда и, действительно, обнаружили бездыханное тело актрисы, с огнестрельной раной, «в одном белье с полуоткрытыми глазами и вытянутыми конечностями». Одежда была разбросана по полу.
На теле девушки лежали две визитных карточки Бартенева, а на них и рядом с ними, в складках белья, – три вишневых ягоды. Возле трупа – скомканный шелковый носовой платок с инициалами «А.Б.», а у ног покойницы – гусарская сабля. Все напоминало какую-то театральную постановку с нарочито разложенным реквизитом…
На лицевой стороне первой карточки Бартенева значилось: «Генералу Палицыну: Что, старая обезьяна, не досталась она тебе?». На оборотной стороне: «Милая мама! Прости меня, не я виноват и не она». На другой визитной карточке: «Генералу Остроградскому. Похороните меня с ней», на обороте: «Ваше превосходительство. Будьте добры похоронить меня не как убийцу и самоубийцу».
И еще была обнаружена его записке на смятом листочке бумаги: «Милые родители. Простите меня, вам сообщат мои долги, заплатите их. Довольно этих страданий. Любящий вас и недостойный сын А. Бартенев. Вы не хотели моего счастья».
Следствие пришло к выводу, что Бартенев, ослепленный ревностью, хладнокровно застрелил свою любовницу. Правда, экспертиза показала, что перед выстрелом она уже была мертва: смерть «последовала вскоре после введения в желудок опия».
По делу, вызвавшему резонанс во всей Российской империи, было допрошено 67 свидетелей. Показания одних подтверждали умысел Бартенева, другие же указывали на… убийство по обоюдному согласию.
[caption id="attachment_14563" align="alignleft" width="739"]
Страницы из книги «Убийство артистки Варшавского театра Марии Висновской. Подробный судебный отчет», изданной в 1891 году в петербургском издательстве Суворина[/caption]
«ТЕПЕРЬ ПОЗДНО»
Согласно обвинительному акту, в феврале 1890 года кто-то из знакомых Бартенева познакомил его с Висновской. «Миловидная наружность» известной артистки произвела на корнета сильное впечатление, но он робел и ограничивался лишь посылкой цветов. Затем стал бывать у нее чаще и, наконец, сделал ей предложение вступить с ним в брак.
В тое же время он не мог не видеть, что его кокетливая возлюбленная пользуется повышенным вниманием мужчин. Он ревновал и часто говорил ей о своем намерении лишить себя жизни. Та охотно поддерживала эту тему и даже показывала банку, в которой, по ее словам, был яд и маленький револьвер. Однажды актриса спросила Бартенева: хватило ли бы у него мужества убить ее и затем лишить себя жизни? Мрачные мысли, однако, быстро сменялись шумными пирушками в загородных ресторанах и любовными свиданиями…
Потом Мария Висновская заявила корнету, что его ночные посещения компрометируют ее, и предложила: если он желает встречаться с ней наедине, приискать квартиру в глухой части города. Тот снял апартаменты и в тот же день предложил Висновской взять ключ от нее. «Теперь поздно», – ответила она и, не объясняя значения своих слов, и уехала на целый день на дачу к матери.
Бартенев все понял по-своему: «поздно» – значит, его возлюбленная точно решила порвать с ним отношения. Он написал ей письмо, полное упреков. И в конце заявлял, что лишит себя жизни. Одновременно он отослал ей все полученные от нее письма, перчатки, шляпу и другие мелкие вещи, взятые им на память…
Около полуночи он вернулся к себе домой, а спустя полчаса горничная Висновской передала ему записку своей барыни, сообщив, что та ждет его в карете. Они приехали в снятую квартиру, там произошло бурное объяснение. Актриса назначила Бартеневу свидание в той же квартире на другой день в шесть вечера. По ее словам, эта встреча должна была стать последней, потому что она уже окончательно решила покинуть Россию, причем отъезд должен был состояться уже через несколько дней: сначала в Галицию (Австро-Венгрию), а затем в Англию и Америку…
Последнее свидание, состоявшееся 18 июня 1890 года, действительно, стало последним. Бартенев заявил, что не переживет ее отъезда. «Разве ты меня любишь? – спросила его актриса. – Если бы любил, то не грозил бы мне своей смертью, а убил бы меня». Бартенев отвечал, что себя может лишить жизни, но убить ее у него не хватит сил. Вслед за этим он приложил револьвер с взведенным курком к своей груди.
«Нет, это будет жестоко – убить себя на моих глазах. Что же я тогда буду делать?» – жеманно молвила Висновская. После чего вынула из кармана своего платья две банки: одну с опием, а другую с хлороформом, и предложила корнету принять вместе яд, и затем, когда она будет в забытье, убить ее из револьвера и затем покончить с собой. Бартенев согласился. После этого они оба начали писать записки. Висновская писала долго, рвала записки и опять начинала писать.
Затем она приняла опий вместе с портером, Бартенев тоже выпил немножко отравленного портера. Висновская легла на диван, помочила два носовых платка хлороформом, положила их себе на лицо и потеряла сознание. Бартенев выстрелил в нее у упор…
«ВО ИМЯ НАШЕЙ ЛЮБВИ»
Корнет был предан суду по обвинению в умышленном убийстве. Рассматривал дело Варшавский окружной суд без участия присяжных заседателей в феврале 1891 года.
Бартенев подробно описал все обстоятельства их пребывания в одной комнате перед убийством. «Я так был убежден, что отец никогда бы мне не разрешил жениться на Висновской, а поэтому и написал в записке фразу: «Вы не хотели моего счастья»…
Она просила убить ее во имя нашей любви, настойчиво повторяя: «Если ты меня любишь, убей»… Помнится, что я прильнул к ее губам; она по-французски сказала: «Прощай, я тебя люблю»; я прижался к ней и держал револьвер так, что палец у меня находился на спуске; я чувствовал подергивания во всем теле; палец как-то сам собой нажал спуск и последовал выстрел. Я не желаю этим сказать, что выстрелил случайно, неумышленно; напротив того, я все это делал именно для того, чтобы выстрелить, но только я хочу объяснить, что то мгновенье, когда произошел выстрел, опередило несколько мое желание спустить курок».
По словам корнета, после выстрела им овладел ужас, и в первый момент у него не только не появилось мысли застрелить тут же себя. «Долго ли я оставался после выстрела и что я делал, не могу дать себе отчета. На меня нашло какое-то отупение, я машинально надел шинель и фуражку и поехал в полк… Висновская своими разговорами поддерживала наше общее желание расстаться с жизнью во имя нашей любви».
[caption id="attachment_14565" align="alignright" width="470"]
Кадр из кинофильма «Игра в модерн»[/caption]
ОНИ ДАВНО ИГРАЛИ В СМЕРТЬ
Ключевой на судебном заседании стала речь, с которой выступил знаменитый адвокат Федор Никифорович Плевако. Он завоевал славу своими речами, которые имели магическое воздействие на присяжных заседателей. Писатель Викентий Вересаев вспоминал: «Главная его сила заключалась в интонациях, в подлинной, прямо колдовской заразительности чувства, которыми он умел зажечь слушателя».
«Присматриваясь к личности покойной, я не вижу необходимости ни идеализировать ее внутренних сил, ни унижать ее житейские поступки, – заявил Плевако. – Судя по тому, чего она достигла на сцене, мы знаем, что она не была обижена судьбой: завидной красоте гармонировал талант, эта искра божия и душе, не затушенная, а развитая трудолюбием и любовью к образованию в молодой девушке…»
По словам Плевако, очаровавшая сцена разочаровала ее реализмом будничной жизни: поклонники, любуясь ею, как артисткой, хотели быть близкими к ней, как к женщине.
«Служа эстетическому запросу публики на сцене, она не обретала покоя и после того, как опускался занавес театра… Так живет она, то удовлетворенная артистическим успехом, то оскорбляемая грубостью поклонников, то обольщенная любовью, то разочарованная пошлостью, прикрытой любовными речами… То не знающая отдыха работница, то ловкая кокетка, очаровывающая одновременно нескольких, то мечтательница о семейном очаге, то рабыня чужих страстей…
Женские семейные инстинкты не умирали в ней. Мечты ранней девичьей поры об избраннике не оставляли ее в более зрелую пору. На это нам намекают ее разговоры о женихах, ищущих ее руки…»
Федор Плевако не очень высоко оценивал личность подсудимого: мол, он не из тех, которым суждены победы над представительницами прекрасного пола: «Маленький, с обыкновенной, некрасивой внешностью, с несмелыми манерами – что он ей?» Висновская была польщена его предложением руки и сердца, хотя и испытывала к нему никакой любви.
«В этом предложении она видела надежду на спасение, – отмечал Плевако. – А Бартенев был серьезно намерен жениться. Правда, отец Бартенева никогда не дал бы согласия сыну жениться на актрисе. Бартенев знал это и понимал прекрасно. Он не забывал при этом, что между ним и Висновской существует племенная и религиозная рознь, которая должна послужить одним из главных препятствий для того, чтобы получить от отца разрешение на брак. Вот почему по приезде к отцу он ничего не говорил ему о своем намерении. Вместе с тем он ей писал, что отец не дает своего согласия на брак».
СОЧЕТАЯ ПРАВДУ С МИЛОСЕРДИЕМ
По словам Плевако, корнет верил в нравственную чистоту своей возлюбленной и считал ее едва ли не святой. Обижался на сослуживцев, которые передавали грязные слухи о ней.
«Охваченный отуманившей его страстью, он млел, унижался перед ней; он забыл, что мужчина, встречаясь с женщиной, должен быть верен себе, быть представителем силы, ума и спокойствия, – продолжал свою страстную речь Федор Никифорович. – А он лишился критики и только рабски шел за ее действительной и кажущейся волей, губя себя и ее этой порывистостью исполнения.
Она играла – он жил. Раз он приложил револьвер к своему виску и ждал команды, но Висновская, довольная эффектом, удержала его, иначе он бы покончил с собой. Довольно было одного слова: «Что будет со мной, когда у меня, в квартире одинокой женщины, найдут самоубийцу». Другой раз револьвер был приложен уже к ее виску. Легко убедиться, что это было не нападение Бартенева на Висновскую…
И Висновская, и Бартенев давно играли в смерть… Смертью они испытывали и пугали друг друга… Игра в смерть перешла в грозную действительность. Они готовятся к смерти, они пишут записки, кончая расчетом с жизнью. Мое дело доказать, что эти записки не результат насилия одного над другим, а следствие обоюдного сознания, что с жизнью надо покончить…»
Плевако констатировал: «Записки, оставленные покойной и восстановленные из лоскутков, найденных в комнате, где произошло убийство, и сравнение их с записками, писанными Бартеневым, доказывают не насилие, а сговор Бартенева и Висновской к обоюдной смерти. Она велела ему убить ее прежде, чем убить себя. Он исполнил страшный приказ…»
«В данных настоящего дела много этих смягчающих мотивов, – резюмировал Федор Никифорович. – Многие из них имеют за себя не только фактические, но даже и юридические основания… Обвинитель требует справедливого приговора, я напоминаю и ходатайствую о сочетании в нем правды с милосердием, долга судьи с прекрасными обязанностями человеколюбия»…
Суд признал Бартенева виновным в умышленном убийстве и приговорил его к восьми годам каторжных работ. Однако по «высочайшему повелению» Александра III каторгу ему заменили разжалованием в рядовые.
История эта взбудоражила общество, о ней долго не забывали. Иван Бунин впоследствии написал по мотивам этих событий рассказ «Дело корнета Елагина», изменив, правда, имена реальных персонажей и саму трактовку преступления. А спустя больше чем сто лет по мотивам той давней истории был снят художественный фильм «Игра в модерн». Как отмечалось в одной из рецензий, «все крутится и вертится, сцены в загримированном под Варшаву Петербурге перемежаются с бубнящим что-то внутренним голосом героини, цыганским уханьем и объяснениями персонажей во взаимной нелюбви».
Сергей ЕВГЕНЬЕВ
Специально для «Вестей»
