[caption id="attachment_10325" align="alignright" width="493"]
Одно из писем Михаила Левинсона родным – из Ленинграда[/caption]
ПИСЬМА ИЗ БЛОКАДЫ
Если кто не смотрел, то очень рекомендую: несколько лет назад на экраны вышел художественный фильм «Три дня до весны», посвященный тому, как сотрудники НКВД в блокадном Ленинграде раскрыло планы фашистских диверсантов устроить эпидемию в осажденном городе.
Однако в центре фильма – любовь молодой девушки, врача-эпидемиолога, и «доброго» (честного, справедливого) офицера госбезопасности. Спасая город от надвигающейся беды, он попутно еще и вырывает свою возлюбленную из лап «злого» смежника по бдительному ведомству, которому везде мерещатся враги народа… К чему это предисловие? Ужасы блокады и любовь – две, казалось бы, несовместимые субстанции. И тем не менее, они часто оказываются рядом.
«КАК БЫ ХОТЕЛОСЬ БЫТЬ ВМЕСТЕ!»
Блокадная история любви, которую мы вам расскажем, не такая захватывающая, как в кинофильме «Три дня до весны». Но в фильме все-таки – вымысел. А эта история – подлинная, настоящая. И в каком-то смысле – обычная, рядовая. Сколько подобных историй произошло во время войны: вынужденная разлука, надежды на встречу, мечты о счастливом будущем, письма как единственная связующая нить…
Главное действующее лицо этой истории, Михаил Яковлевич Левинсон – самый обычный ленинградец. Перед самым началом войны его жена Екатерина с сыном Яковом, которому было немногим меньше семи лет, уехали на лето в деревню, а Михаил Яковлевич остался в городе. Судя по почтовому адресу на письмах и открытках, речь шла о деревне Никандрово Любытинского района тогдашней Ленинградской области (ныне в Новгородской области).
В семье потомков Михаила Яковлевича сохранились его письма к жене и сыну, написанные из Ленинграда. Всего их тридцать девять. Первое датировано 20 июня 1941 года, то есть оно было написано за два дня до войны. Почти в каждом письме Михаила Яковлевича из Ленинграда – описание обстановки в городе – так, как он видел ее собственными глазами. Педантично и пунктуально, сообразно его характеру.
И во всех письмах – отчаяние разлуки. «Мои родненькие, любимые – мамочка и сыночек Яня!». «Мои родненькие, любименькие, бесценные, дорогие, мамочка и сыночек!». «Беспокоюсь о вас бесконечно»… И подпись: «Ваш папка Миша», «Ваш, безумно любящий вас, папка».
«Ленинград. 24/VI – 41 г.
[caption id="attachment_10326" align="alignleft" width="425"]
Михаил Левинсон с женой, фото начала ХХ века[/caption]
Мои родненькие! …Что у нас слышно? Город спокоен. Настроение у всех бодрое. Охрана великолепная: вражеским самолетам не прорваться к Ленинграду. Была его проба в ночь с 22 на 23-е. Но была отбита огнем зенитных орудий…
Я счастлив, что сынок вдали от кипучей жизни, не слышит звуков зенитных орудий, не видит воздушных заградительных шаров. Он у нас еще очень нервен. Погоди, что с нами будет – т.е. со мной и с Вами. Думаю, что побудьте пока в деревне. Я приехать не могу, билеты не продаются. Но у меня к тебе большая просьба – держи крепко копейку в руках. Дело в том, что сберкассы прекратили не только выдачу ссуд под облигации, но не покупают даже и займа 1938 года. По книжкам выдают только двести рублей в месяц. Следующая выдача 24 июля…
Мой золотой сынулька, 29 июня тебе исполняется 6 лет и 8 месяцев, а папка не будет с тобой. Папке это очень тяжело. Папка часто плачет о вас, и сейчас, когда пишу это письмо, поздравляя тебя с мамкой – мои глаза полны слез, а сердце полно болью. Мои хорошие, милые! Как бы мне теперь хотелось быть вместе!»
БЕЗ ТЕПЛЫХ ВЕЩЕЙ
Поначалу еще казалось, что все обойдется, что мощная Красная армия быстро разобьет врага «малой кровью, могучим ударом», как пелось в известной песне. Поэтому и особенного беспокойства по поводу того, что семья оказалась разлученной, не было: скоро ведь все наладится!..
«…В конце лета мы выясним, как дальше, а пока живите спокойно у себя. Верно, мне будет тяжело так долго быть одному, да с деньгами будет трудно, но жизнь ваша мне дороже своего спокойствия. Сегодня или завтра вышлю 200 рублей. Береги, золотко, сыночка и себя!», – писал Михаил Левинсон жене 29 июня 1941 года.
«Ленинград. 4/VII – 41 г. …Прошу тебя и сына – не нужно мне длинных писем, а хоть открытку через день. Приехать к вам не могу, по причинам, которые я писал в предыдущем письме. Как долго вы будете – не знаю сам. Все зависит от обстоятельств. Если зимовать вам придется, то придется подумать о зимних вещах. Пока багажа не принимают…
Золотой сыночек! Я с тобой каждый день разговариваю. Ложусь в постель, глажу твою постельку и долго с тобой беседую. Скучаю по тебе и мамке безумно. Береги мамку, не волнуй ее. Она у нас хорошая, только нервная. Ты сыночек тоже хороший, но немножко хулиганчик. Целую вас крепко, крепко».
Спустя неделю Михаил Левинсон сообщал родным: «Только что отправил вам 350 рублей и письмо. Пришел домой, лег на кровать, и мне так тоскливо сделалось. Лежу и разговариваю с вами – говорю – «Мамка, подойди с сыном, обнимите крепко своего папу – ведь он один у вас и так крепко вас любит!». «Сынка» – говорю – не охорашивайся перед зеркалом, возьми мамку за руки и подойдите ко мне, мои хорошие, любимые. Я вас крепко прижму к моему тоскующему сердцу, и мне сделается легче!!
Захотелось поговорить с вами – поговорил, и мне легче. Я немного похудел, сердцу легче дышать. Если бы кто-нибудь подслушал, как я сам с вами разговариваю, то решил бы, что у меня не все в порядке».
Михаил Яковлевич все время беспокоился, что его любимые уехали без теплых вещей, а у него нет никакой возможности их отправить: посылки не принимают. Между тем ситуация становится все более и более тревожной. Немецкие войска уже под самым Ленинградом.
[caption id="attachment_10327" align="alignright" width="301"]
Михаил Яковлевич Левинсон. Предвоенная фотография[/caption]
«Сегодня у меня очень тяжело на душе. Первый раз мы с вами встречаем день рождения нашего родного сыночка при такой тяжелой обстановке. Вы там, я здесь, а когда свидимся, не знаю. Мои бесценные! Думать вам о приезде, понятно, не приходится. Въезда в Ленинград, особенно с ребенком, нет. Некоторые приезжают, но с большими трудностями. Да и лучше пока не приезжать. Весь вопрос, когда мы сможем выехать? Несколько дней из Ленинграда эшелонов с эвакуированными не отправляли, так как все пути заняты прежде эвакуированными. Когда начнут – неизвестно…
Родная, время тяжелое пройдет, фашисты будут разбиты, и опять у нас начнется счастливая жизнь. Сын наш вырастет в свободной, счастливой стране, горячим патриотом своей Советской Родины. Ну, мои родные, будьте здоровы, веселы, бодры, о нас не беспокойтесь. Старайтесь найти себе что-нибудь теплое, тогда если мы не сможем выехать, я буду спокоен. Вышли доверенность…».
Это письмо Михаил Левинсон написал 29 августа 1941 года. На следующий день немецкие войска взяли станцию Мга и перерезали последнюю железнодорожную линию, связывавшую Ленинград со всей страной. До начала полной блокады Ленинграда, когда враг захватил Шлиссельбург и вышел к Ладожскому озеру, оставалось чуть больше недели…
НАДЕЖДА И ТЕРПЕНИЕ
«Ты ведь знаешь, что я живу только для вас, что моя жизнь старого больного человека поддерживается только вами, – пишет Михаил Левинсон 3 сентября 1941 года. – Со дня отъезда мои мысли заняты только вами… Ты не знаешь, сколько мне горя доставляет, что у вас нет теплого белья, что вы одни, что я без дела и не могу вам выслать столько, чтобы вы не нуждаясь жили… Если б вы знали, как я скучаю и страдаю за вас. У меня уже слез больше нет: я так много пролил и проливаю. Вот и теперь, я плачу навзрыд, но будем надеяться, что скоро свидимся, нужно терпение».
Из письма, датированного 9 сентября: «Мой золотой, любимый сыночек! Радость ты моя светловолосая! Мальчик ты мой родной, дорогой, бесконечно любимый! Как я тоскую по тебе и маме. Как часто я думаю о вас, о тебе, как ты меня в пузо ударяешь и убегаешь. Увы, мой мальчик! От моего пуза не осталось и половины, но это к лучшему.
Мой сыночек! Следи за мамкой, ведь кроме нее, у нас нет более дорогого, близкого человека. Верно, она иногда даром рассердится, но она это не от злости, а от нездоровья! Маленький, когда я могу обнять тебя и прижать к моему, наболевшему по тебе и маме сердцу? Будь же здоров, оберегай маму, не забывай папу, как папа вас никогда не забывает. Опять я плачу, опять у меня слезы текут и очки мутнеют. Будьте же вы здоровы, лихое время пройдет, и мы опять заживем счастливо в нашей прекрасной Советской родине! Смерть фашистам! Ваш папа».
«Мечтаю, когда я и мои хорошие, родненькие, любименькие, будем вместе, – читаем в письме от 21 сентября. – Когда мы опять начнем строить свою социалистическую, радостную жизнь. Плоды этого строительства пожнет наш родненький мальчик. Хочется мне также, золотко, поесть жареной картошки и вдоволь хлеба. Нам сейчас хлеба не хватает».
И в том же послании: «Лично мне кажется, что зимой с фашистами будет закончено. На подступах к Ленинграду они несут колоссальные потери». Откуда такая уверенность в городе, который каждый день подвергается бомбежкам и обстрелам, в котором становится все голоднее? Скорее всего, из официальных сводок информбюро, уверявших в ежедневном и ежечасном уроне, который наносит врагу Красная армия.
«Скоро твои именины, день твоего рождения, а мы врозь. Надеюсь, что скоро с гадами покончим, тогда опять у нас будет семья», – пишет Михаил Яковлевич 6 ноября 1941 года. Но в Ленинграде становилось все хуже и хуже. В письмах появляются нескрываемые ноты отчаяния и безысходности… Эти письма (и ожидание ответа на них) стали смыслом жизни Михаила Яковлевича. В них – не просто рассказ о том, что происходит вокруг, это его исповедь. Мечты, надежды, ожидания, тревоги…
[caption id="attachment_10328" align="alignleft" width="549"]
Михаил Яковлевич Левинсон с женой и сыном Янечкой (Яковом). Фотография получилось неудачное (изображенные на ней лица как будто бы «раздвоились»), но это редкое предвоенное изображение семьи, уцелевшее в домашнем архиве[/caption]
ВМЕСТО ЗАВЕЩАНИЯ
«Среди людей происходила как бы поляризация, – говорилось о событиях тех дней в «Блокадной книге» Даниила Гранина и Алеся Адамовича. – Либо поступать по чести, по совести, несмотря ни на что, либо выжить во что бы то ни стало, любыми способами, за счет ближнего, родного, кого угодно. Подвергались тяжелейшему испытанию все человеческие чувства и качества – любовь, супружество, родственные связи, отцовство и материнство».
Можно точно сказал: Михаил Левинсон этот трагический экзамен выдержал…
«Ленинград, 27 января 1942 г. …Мой родной, любимый, бесценный, радостный сыночек! Я теперь пишу вам не так часто, так как в комнате у меня 6 градусов, и руки коченеют, но думы мои, стремленья мои всегда с вами. Я дни и ночи думаю только о вас, мечтаю, когда мы свидимся. Скоро ли удастся или нескоро, но ты и мамочка пишите чаще. Письма на две трети не доходят…».
Последнее письмо Михаила Левинсона датировано 4 марта 1942 года. Обессиленный от голода, он лежит в постели, у него болят мышцы, распухли ноги, он не может сделать даже двух шагов. Но о смерти не думает или гонит такие мысли от себя: «Когда жизнь войдет в колею, мы будем вместе…».
А перед этим, как обычно, он описывал будни: плохо работает почта – только сейчас пришло письмо с поздравлением с днем рождения, которое было аж три месяца назад; в феврале получил паек – 150 грамм сушеного картофеля и 125 грамм мяса. В этом письме он последний раз обращался к сыну: «Ты мой, родненький, должен знать, что тебя и мамку я никогда не забываю…».
«…Родные! Я пишу теперь каждые десять дней, так как очень холодно. Не забывайте своего папку! Он дышит только вами…».
Михаила Яковлевича не стало спустя четыре дня, 8 марта 1942 года. Похоронен он был, скорее всего, на Пискаревском кладбище… Он так и не смог увидеться с семьей, для которой эти письма из блокады стали своего рода завещанием Михаила Яковлевича.
Когда Ленинград освободили от блокады, его родные вернулись в Ленинград. Сын Яков (тот самый Янечка, которому посвятил столько строк в своих письмах Михаил Яковлевич!) в 1952 году окончил школу, потом вуз, трудился в ГипроНИИметаллоруд, прожил долгую жизнь. Письма Михаила Яковлевича Левинсона сохранились в личном архиве жены его сына – Галины Николаевны Федоровой.
Сергей ЕВГЕНЬЕВ
Специально для «Вестей»
