Если верить петербургским легендам, то скульптор Борис Иванович Орловский, создавая памятник полководцу Барклаю-де-Толли возле Казанского собора, изящно и на века отомстил ему за то, что тот соблазнил его жену. И вот в чем дело: если смотреть на памятник из-под колоннады, то при определенном ракурсе маршальский жезл начинает казаться тем самым «инструментом», с помощью которого полководец наставил рога скульптору… Впрочем, скорее всего, это не более чем легенда, поскольку историки утверждают: Михаил Богданович Барклай-де-Толли в своей жизни был женат один раз, он был предан своей избраннице до конца своих дней, и никаких любовниц у него не было.
«Выдержку и храбрость нашу разлуку перетерпеть»
Михаил Богданович Барклай-де-Толли, выходец из остзейского дворянского семейства с шотландскими корнями, женился очень удачно: его избранницей в 1791 году стала Хелена-Августа фон Смиттен. Ей был двадцать один год, ему — тридцать три. Она приходилась ему двоюродной сестрой. Подобные браки в ту пору были обычным делом, их заключали зачастую из имущественных соображений, чтобы сохранить в одной семье фамильные имения и земли. А если к материальным соображениям добавлялись еще и чувства, то это вообще было подарком судьбы. Как в случае с Барклаем-де-Толли.
Хотя, как признавались современники, Хелена-Августа, которую на русский манер окрестили Еленой Ивановной, была далеко не красавицей. Судачили, что она маленького роста, склонна к полноте, обладает не самым легким характером, сентиментальна, да еще и не очень умна… Не знаю, может быть, просто завидовали семейному счастью?
Ведь Елена Ивановна неустанно заботилась о своем муже: к примеру, всегда посылала ему лекарства и наставляла адъютантов, что и когда давать генералу. А переписка Михаила Богдановича с женой полна заботы и нежности… Вот хотя бы одно из них, которое относилось к концу 1812 года.
«Твои письма, моя любимая жена, я получил, и не могу выразить, как болит мое сердце, их читая. Молюсь, чтобы Всевышний дал Тебе выдержку и храбрость нашу разлуку перетерпеть, уповаю на Его мудрость. Кажется, Провидение дает мне такую силу, какую от себя даже не ожидал. Прошу Тебя, сохрани спокойствие и храни свое здоровье, чтобы я не волновался. Молю Бога и в мыслях тысячу раз обнимаю Тебя, моя любимая жена, поцелуй от меня Магнуса (сына. – Ред.). Твой верный Барклай».
Да, говорили, что жена имела на военачальника очень сильное влияние, и тот, как отмечал один из его адъютантов Владимир Иванович Левенштерн, «был кроток, как ягненок, во всем, что касалось его жены»…
Венчание Барклая-де-Толли состоялось в лютеранской церкви близ Бекгофа, лифляндского имения рода фон Смиттен, и почти сразу же после свадьбы молодожены уехали в Петербург. Там Барклаю предстояло продолжить службу в столичном гренадерском полку.
Хелена-Августа за время супружества родила нескольких детей, но в живых остался лишь один сын Эрнст-Магнус, родившийся 10 июля 1798 года, которого на русский манер звали Максимом. В доме Барклая-де-Толли воспитывались три кузины Максима — Екатерина, Анна и Кристель, а также некая Каролина фон Fельфрейх.
«В постоянном водовороте хаоса»
Первое десятилетие XIX века выдалось неспокойным: Россия постоянно воевала, и Барклаю-де-Толли приходилось убывать в действующую армию. Поэтому разлуки с женой оказывались достаточно длительными. Встречались они только во время его кратковременных отпусков, но бывали и встречи не вполне запланированные, да и еще и по весьма печальному поводу.
В 1807 году Барклай был тяжело ранен в знаменитом сражении против французской армии при Прейсиш- Эйлау в Восточной Пруссии (ныне Багратионовск в Калининградской области). Для лечения полководца перевезли в город Мемель (ныне Клайпеда). Туда срочно приехали его жена с сыном и воспитанницей и его личный доктор. Он осмотрел рану и был вынужден признать, что случай очень сложный. А поскольку Барклай наотрез отказался от ампутации раздробленной руки, то оставалось лишь надеяться на чудодейственную силу лекарственных компрессов, которые день и ночь меняла Елена Ивановна.
Помогло и еще одно обстоятельство: император Александр I, оказавшийся по делам в Мемеле, послал к Барклаю своего лейб-медика Джеймса Виллие. Тот вынул из раны тридцать две мелкие осколки кости. Во время операции доктору помогали жена Михаила Богдановича и его воспитанница.
«Рана сия положила основание изумительно быстрому его возвышению, - отмечал историк Александр Иванович Михайловский-Данилевский. - Отправясь для излечения в Петербург, Барклай-де-Толли был удостоен посещений императора Александра и продолжительных с ним разговоров о военных действиях и состоянии армии. Во время сих бесед Барклай-де-Толли снискал полную доверенность монарха: был под Эйлау генерал-майором, через два года он является генералом от инфантерии и главнокомандующим в Финляндии, через три — военным министром, а через пять лет — представителем одной из армий, назначенных отражать нашествие Наполеона на Россию».
Впоследствии Барклай-де-Толли вновь отбыл в действующую армию, а его жена снова вновь стала ждать его, уповая на ангела-хранителя.
После того, как в начале 1810 года Михаил Богданович стал военным министром Российской империи, у него появился собственный дом на Невском проспекте. Но наслаждаться светской жизнью полководцу снова было некогда: в 1812 году началась война с Наполеоном. Впрочем, даже когда закончились походы русской армии по Европе, Барклай не смог вернуться домой. В конце 1815 года он отправился в Варшаву, потом его перевели в Могилев, а затем он сопровождал императора Александра в инспекции по стране.
Все эти годы супруги поддерживали исключительно «почтовые отношения»,: другой возможности, как мы понимаем, в ту пору просто не было. Михаил Богданович подробно описывал жене все, что происходило с ним, был с ней предельно откровенен, причем речь шла вовсе не о каких-то домашних или семейных делах. Нет, он беспокоился о судьбе России и объяснял свои действия, совершенные для блага Отечества. И всякий раз подписывался: «Твой верный Барклай».
«Если не писал Тебе, моя любимая жена, никакие сведения о себе, то это потому, что с тех пор, как Ты уехала из Вильно, я нахожусь в постоянном водовороте хаоса, - писал Барклай 19 июня 1812 года. - …Мы отдали врагу большую территорию, но его главная цель - поймать нас врасплох и разбить наши корпуса по одному - не удалась…».
«Надеюсь, что теперь, когда наш единственный ребенок у Тебя, Тебе более спокойно на душе, - писал Барклай 9 июля 1812 года. - Передай привет Магнусу и скажи, что я молюсь, чтобы он радовал меня и свою мать.
Мы здесь страдаем от нехватки вина, будь добра и пришли мне немного!.. Несмотря на все пережитое, слава Богу, мне хорошо и я сейчас один к армии. Его Величество царь сам поехал к армии фирста Багратиона, чтобы побудить ее оперативность во всеобщее благо.
Враг с превосходными силами вклинился между 1 и 2 армиями, чтобы освободить себе дорогу на сердце России. Надеюсь, с Божей помощю удастся его остановить…».
«Я слишком большой патриот, чтобы обидеться»
Ситуация становилась все более тревожной и угрожающей, а армия выражала недовольством Барклаем. Мол, нерусский во главе армии, все время отступаем… Не измена ли? Барклай знал об этих настроениях, и они страшно уязвляли его.
Из письма Барклая жене - от 16 августа 1812 года: «Говоря о назначении фюрста Кутузова, это было необходимо, потому что царь сам не командует. Правильный ли выбор, только Бог знает. Говоря о моем положении, я слишком большой патриот, чтобы обидеться, потому что ненавижу эти мизерные интриги, которые в этом случае, возможно, играли немалую роль. Я остаюсь в своем убеждении, что наверно никто так верно и усердно не служил царю как я. Конец этой кампании это докажет».
А это – строки из письма от 11 сентября 1812 года, когда в войне уже начал наступать перелом. «Наши дела повернулись так, что уже можем надеяться, войну окончить с победой и честь… Меня нельзя упрекнуть в безразличии, потому что свою позицию никогда не скрывал, но кажется, меня сторонятся и многое от меня скрывают. Будь что будет, но я уверен, что делал все возможное для спасения государства. В том, что у Его Величества есть армия, которая угрожает противнику уничтожением, и она не потеряна при Бородино, это в целом моя заслуга»
Барклая особенно угнетало то, что его, как ему представлялось, не ценят, не доверяют. «Моя любимая жена! – восклицал он в письме 19 сентября 1812 года. - Я так устал от всей мерзости, которая здесь творится, что жду не дождусь свое увольнение. Все знают, что я беден, у меня ничего нет и потому не где деваться кроме как служить, но я лучше заработаю хлеб трудясь руками в поте лица, чем таким образом ношу униформу».
«Ты хотела знать, правда ли, что согласился я на поджог и эвакуацию Москвы? Да! По-моему, я этим спас армию и вместе с тем и государство, потому что под руководством генерала Беннигсена армия под Москвой попала в такое положение, что ей грозило не только поражение, но и полнейшее уничтожение, - писал Барклай-де-Толли жене из Тулы 1 октября 1812 года. - Тогда мы потеряли бы и Москву, и армию…
Я сам больше ни на что не надеюсь... потому прошу Тебя приготовиться к более скромному образу жизни. Продай все, что посчитаешь ненужным (кроме моей библиотеки, коллекции карт и тех нескольких манускриптов, которые хранятся в моем секретере). Человеку много не нужно, и он может быть счастлив и с нашим мизерным доходом, если его сердце спокойно, и есть силы подняться над повседневностью».
Мавзолей для супруга
Военные походы подорвали здоровье Барклая. Врачи посоветовали ему отправиться лечиться на воды, и военачальник, получив высочайшее разрешение на два года отойти от дел, отправился на лечение в Карлсбад (ныне Карловы Вары). Император, в знак уважения заслуг полководца, выделил ему на эту поездку 100 тысяч рублей. На воды фельдмаршал поехал вместе с женой и сыном.
Однако этой поездка оказалась последней. Следуя через Восточную Пруссию, неподалеку от Инстербурга (ныне Черняховск в Калининградской области), Барклай-де-Толли почувствовал себя совсем плохо. Его перевезли на мызу Штилицен (ныне поселок Нагорное Черняховского района), что в шести верстах от Инстербурга, где в мае 1818 года он скончался.
Тело полководца забальзамировали, чтобы отвезти в Россию, а сердце захоронили на небольшом возвышении в трехстах метрах от мызы Штилицен. Прусский король Фридрих Вильгельм III отправил в Инстербург почетный караул, который сопровождал гроб с телом Барклая-де-Толли до русской границы.
Торжественная церемония похорон фельдмаршала состоялась в Риге. Через пять лет, в 1823 году, недалеко от Бекгофа, лифляндского родового имения (ныне это на территории Эстонии), Елена Ивановна построила роскошный мавзолей. Его автором стал петербургский архитектор Аполлон Щедрин. Туда и были перенесены останки Михаила Богдановича.
Мавзолей, сохранившийся до наших дней, напоминает триумфальную арку. Крыша его увенчана крестом, фронтон украшают фамильный герб и личный девиз полководца. Большое окно с витражным стеклом символизирует солнце, неизменно озаряющее могилу фельдмаршала.
Император Александр I высказал пожелание, чтобы тело Барклая было похоронено в Казанском соборе, там, где уже покоился Кутузов, но вдова настояла, чтобы прах ее мужа остался в Бекгофе. Елена Ивановна, получившая в 1814 году звание статс-дамы и положенный ей «по чину мужа» орден Святой Екатерины, пережила супруга на десять лет. Она скончалась в 1828 году и была похоронена в одном мавзолее с ним.
Рядом впоследствии погребли единственного сына полководца - Максима Михайловича Барклая-де-Толли, ставшего полковником и флигель-адъютантом. Хотя усыпальница предназначалась для всей семьи, сын отказался от захоронения в склепе, посчитав, что не достоин быть упокоенным рядом со знаменитым отцом.
Историки отмечают любопытную деталь: во время Великой Отечественной войны, когда было практически полностью уничтожено поместье, мавзолей не пострадал.
