Яков Иванович Ростовцев, без сомнения, принадлежал к числу выдающихся государственных мужей Российской империи. Будучи начальником штаба кадетских корпусов, в 1836 году он выпустил наставление для выпускников, в котором говорилось: «Через всю жизнь пронести чувства благодарности и любви к государю, не увлекаться соблазнами людей злонамеренных». Именно Ростовцев ввел в этикет офицеров выражение «Честь имею!»… А еще он участвовал в подготовке реформы Александра II по отмене крепостного права. Однако была одна страница в его биографии, которая для многих современников перевешивала все его несомненные достоинства. Речь о событии, произошедшем 12 декабря 1825 года, за два дня до выступления декабристов на Сенатской площади.
«ЕЖЕЛИ МОЙ ПОСТУПОК ДЕРЗКИЙ – КАЗНИТЕ МЕНЯ»
«Предательство», «измена», «демарш» – какими только эпитетами не награждали современники, а затем и историки поступок, который совершил Яков Ростовцев вечером 12 декабря 1825 года. Тогда он был старшим адъютантом Штаба гвардейской пехоты, подпоручиком лейб-гвардии Егерского полка. И было ему всего двадцать два года. К тому времени он сблизился с К.Ф. Рылеевым и Е.П. Оболенским, которые незадолго до восстания приоткрыли ему дверь в тайное Северное общество. Правда, от предложения вступить в его ряды Ростовцев наотрез отказался.
Как отмечает историк Яков Гордин, «акция Ростовцева» – событие «настолько странное, что по сию пору трудно исчерпывающе объяснить подоплеку и последствия его». Вроде как и предательство, но очень уж необычное. Ростовцев явился в Зимний дворец к великому князю Николаю Павловичу и рассказал ему о планах заговорщиков из тайного общества. Тот уже был без пяти минут императором, но в условиях хрупкого междуцарствия его положение оставалось весьма неопределенным.
Тезисы письма Ростовцева были таковы: Николай Павлович, против вас готовится заговор, вы крайне непопулярны в гвардии и обществе. Восстание произойдет при принесении присяги. Причем в случае успеха отпадут немедленно Грузия, Бессарабия, Польша, Финляндия и Литва. Поэтому, чтобы с государством не случилось катастрофы, надо уговорить великого князя Константина Павловича принять престол любой ценой, а в случае отказа любыми средствами доставить его в Петербург и отдать ему царскую корону публично. Если же Константин провозгласит вас государем, то сделайте это гласно, на площади перед Сенатом.
После всего этого значилось: «Не подумайте, чтоб я был чьим-либо орудием или действовал из подлых видов моей личности, не считайте меня доносчиком. Я говорил Вам исключительную правду. Ежели Вы находите поступок мой дерзким – казните меня. Я буду счастлив погибнуть за Россию. Ежели Вы находите мой поступок похвальным, прошу Вас, не награждайте меня ничем; пусть останусь я бескорыстен и благороден в глазах Ваших и моих собственных!».
Как отмечает Яков Гордин, «содержание разговора мы знаем только в версии самого Ростовцева, одобренной Николаем. Но ясно, что подпоручик повторял то же самое, что сказал в письме, и не называл имен». Тем не менее, важно, что слова Ростовцева о заговоре ограничивались лишь «туманными предостережениями и намеками», главным же являлось предупреждение об опасности вступления Николая Павловича на трон.
Последствия встречи заключались только в том, что великий князь понял: при новой присяге будет мятеж, но никаких точных данных о декабристском заговоре он не получил. Впрочем, Николай Павлович и так уже знал о заговоре, ему были даже известны некоторые имена заговорщиков. Так что открытием для него сообщение Ростовцева не было…
14 декабря, когда декабристы вывели войска на Сенатскую площадь, Яков Иванович Ростовцев был по другую сторону «баррикад». Он пострадал от рук восставших: был избит прикладами и изранен штыками гренадер Московского гвардейского полка, когда пытался призвать их разойтись по казармам.
«И ЛЕСТЬ, И БЕСКОРЫСТИЕ»
В оценке «демарша Ростовцева» еще с тех давних времен сложилось две оценки, которые существуют и до сегодняшнего времени.
Согласно первой, «верноподданный» офицер, случайно узнавший о заговоре декабристов, сообщил будущему императору о грозящей ему опасности, но при этом проявил благородство и не уронил офицерскую честь: не назвал имен известных ему заговорщиков. Недаром в «Истории лейб-гвардии Егерского полка», в котором начинал свою службу Ростовцев, его поступок назван ни много ни мало подвигом. Мол, Яков Иванович узнал о заговоре, был совершенно чужд ему и, дабы спасти Отечество, сообщил обо всем императору, и из своего поступка не стремился извлечь никаких выгод.
Согласно второй версии, совершенное Ростовцевым – предательство в самом чистом виде. Из текста итогового акта следственного процесса по делу декабристов, известного как «Донесение Следственной комиссии», явствовало, что Ростовцев – «изменник» делу заговора, сообщивший о мятеже, что в свою очередь заставило заговорщиков действовать: пути назад у них не было.
Историк А.Е. Пресняков особо подчеркивал роль информации о поступке Ростовцева в принятии заговорщиками решения о восстании. После акции 12 декабря «выступление казалось не только необходимым, … но и неизбежным. Было ясно, что правительство предупреждено о заговоре».
Как отмечает современный исследователь П.В. Ильин, безоговорочно интерпретировал инцидент 12 декабря как предательство А.И. Герцен, включивший Ростовцева в число доносчиков на декабристов («доносчик на своих друзей»). Герцен считал Ростовцева безусловно «человеком подлым», имевшим «далеко идущий расчет»: мол, он внедрился в тайное общество и совершил донос, чтобы купить себе флигель-адъютантство. Соратник Герцена Н.П. Огарев тоже оценивал поступок Ростовцева как донос ради выслуги. «Ловко! Тут все есть – и лесть, и бескорыстие», – отзывался Огарев о письме Ростовцева Николаю Павловичу.
Впрочем, некоторые детали письма Ростовцева и его разговора с Николаем Павловичем все же вызвали недоумение Огарева: «Странно немного, что человек, который думает, что в его поступке может быть что-нибудь достойное казни, через две строчки просит, чтоб его ничем не награждали, и вслед за этим просит ареста. Очевидно, что арестовывать было не за что…»
Действительно, поступок Якова Ростовцева был в высшей степени странным по двум причинам. Перед тем, как идти с «доносом» к Николаю Павловичу, он сообщил о своем намерении своим друзьям-декабристам. Не правда ли, странное предательство? А затем, сразу же после того, как сходил к великому князю, лично познакомил главных заговорщиков с письмом и записью своего разговора с Николаем Павловичем. Не правда ли, еще более удивительно?
Как указывает П.В. Ильин, согласно «Донесению Следственной комиссии», накануне 14 декабря К.Ф. Рылеев говорил товарищам по заговору, демонстрируя копию письма Ростовцева к Николаю Павловичу: «Видите ль? Нам изменили, двор уже многое знает, но не все, и мы еще довольно сильны».
ПОДОСЛАН К ЦАРЮ ЗАГОВОРЩИКАМИ?
Есть версия, что никакого предательства вовсе не было, а декабристы сами специально подослали Ростовцева к великому князю Николаю Павловичу. Я.А. Гордин полагает, что Ростовцев, будучи «полноправным и осведомленным» членом тайного общества, действовал в соответствии с планами умеренно настроенной группы декабристов, которая стремилась обойтись без открытого военного выступления, «без пролития крови». Одним из средств достижения цели им представлялась акция давления в отношении претендента на трон: с помощью угроз заговора и мятежа заставить нового императора согласиться на их условия и начать реформы.
«Переворот … без восстания, без захвата власти, без риска уличных боев… Спокойные переговоры с претендентом группы лиц, за которыми стоит некая сила», – такой видится Я.А. Гордину ситуация, в которой родился замысел акции Ростовцева.
Другой современный исследователь, М.М. Сафонов, полагает, что смысл акции заключался в запугивании претендента на престол: «Демарш Ростовцева был задуман как тонкий тактический ход. Он преследовал две цели: запугать Николая и заставить колеблющихся членов тайного общества действовать решительно, так как они якобы уже преданы». А по мнению историка П.С. Солоницына, посвятившего Ростовцеву кандидатскую диссертацию, защищенную в 1999 году, тот просто стремился «безболезненно для репутации выйти из игры», что ему, однако, не удалось.
Мемуаристы XIX века не раз обращались к оценке поступка Ростовцева. М.А. Фонвизин считал, что главным мотивом его действий были не «корыстные виды», а страх перед «междоусобным кровопролитием». А.Е. Розен в своих записках назвал Ростовцева не доносчиком, а «предостерегателем», поясняя, что в данном случае «поступок» Ростовцева нельзя считать доносом, и сообщал о том, что Николай был «благодетелем его семейства».
В советское время ростовцевская «услуга отечеству и государю» окончательно превратилась в самое черное предательство заговорщиков-декабристов. Соображения о необычном («бескорыстном») характере мотивов Ростовцева, указания на некоторые необъяснимые в контексте «доноса» обстоятельства были отброшены. Классик декабристоведения М.В. Нечкина была убеждена в том, что благодаря Ростовцеву Николаю стал известен конкретный план выступления и роль Сената в задуманном перевороте. Поэтому именно благодаря доносу Ростовцева император назначил присягу Сената на столь ранний час 14 декабря.
НАКАЗАНИЕ СУДЬБЫ?
Самого Ростовцева всю жизнь преследовал шлейф поступка, совершенного им 12 декабря 1825 года. Не случайно, когда на закате правления императора Николая Павловича готовилась книга М.А. Корфа «Восшествие на престол императора Николая I-го», давшая официальную трактовку событий 1825 года, Ростовцев, в то время влиятельный чиновник, близкий к инициатору этого сочинения, проявил значительную активность и заинтересованность.
Для первого издания, вышедшего в 1848 году, он предоставил Корфу свои заметки, которые легли в основу изложения. А для второго издания, увидевшего свет в 1854 году, Ростовцев предоставил новые сведения, дополнявшие «прежде сообщенные воспоминания». Оба издания предназначались для ограниченного круга лиц. «Публичное» издание появилось в 1857 году, уже при новом царе – Александре II.
Согласно книге Корфа, Ростовцев стремился предупредить Николая Павловича о заговоре и грозящем «возмущении», но одновременно намеревался спасти своих друзей, оказавшихся в числе главных заговорщиков, заставить их отказаться от планов мятежа. Однако он не был до конца уверен в существовании заговора, поскольку к нему не принадлежал, а только подозревал друзей в антиправительственных намерениях. На встрече с Николаем Павловичем благородно никого не назвал, ничего конкретного не сообщил, потому что опирался лишь на свои подозрения, однако предупредил будущего императора о грозящей опасности. Корф добавил к этому изложению свои оценки: мол, Ростовцев на момент событий был молодым и неопытным офицером, «благородным юношей», желавшим спасти отечество от угрожавших ему опасностей…
Яков Иванович Ростовцев скончался в начале февраля 1860 года. Он был похоронен в Александро-Невской лавре – в Феодоровской церкви, освященной в честь святого князя Феодора, брата Александра Невского. В советское время там размещались производственные помещения ЦНИИ «Прометей», некрополь в храме был разрушен. Реставрация началась в середине 2000-х годов, к тому времени от большинства надгробных плит остались только осколки: они были варварски разбиты, когда здание переделывали под производственные цеха…
В процессе реставрации был обнаружен и саркофаг графа Якова Ростовцева. Его надгробная плита была отодвинута и замурована за кирпичной стеной, поскольку, как тогда, очевидно, казалось, уже никогда не понадобится. Саму же мраморную крипту приспособили под дворницкую. Вот тут невольно и подумаешь: не стала ли такая судьба захоронения своего рода наказанием Ростовцева за странный «демарш» 12 декабря 1825 года?
